Две недели моих московских выступлений кончились

Две недели моих московских выступлений кончились, и я поехал во Владикавказ, в цирк, где директором был уже знакомый мне Дротянкин. .Туда же в скором времени должен был приехать и Лазаренко.

Всегда энергичного Дротянкина я застал в тоске:

- Дела мои рогожные, сижу в долгах. Единственная надежда на Витеньку.

Витенькой он называл Лазаренко. А когда Лазаренко приехал, Дротянкин устроил ему пышную встречу с оркестром, цветами, речами. И, думаю, не только ради рекламы. Они испытывали друг к другу симпатию.

Среди директоров цирков Прокофий Федорович Дротянкин был фигурой и типичной и в то же время весьма своеобразной. К Дротянкину, несмотря на то, что в случае прогорания, он так же туго платил артистам, как и другие, все же ехали охотно. О Дротянкине ходило много самых невероятных рассказов и даже легенд. И его поступки подчас действительно были самые невероятные, хотя слухи, как обычно, многое преувеличивали.

Можно сказать, что директор Дротянкин начинал на пустом месте: у него никогда не было ни капитала в банке, ни недвижимого имущества. Начинал он у Злобина контролером и как человек сметливый многому у него научился. Но не перенял, слава богу, злобного и недоброжелательного характера своего "учителя". Он никогда не отказывался платить артисту, а если не было денег, давал вексель. Мог купить артисту билет и даже помочь отправить багаж, когда тот решал от него уехать, да еще что-то дать на дорогу. Правда, и он мог прикинуться разоренным и даже биться головой об стену, рыдать и рвать на себе рубаху, изображая отчаянное безденежье. Это я видел сам. Мог он и, пообещав артисту дать побольше, тут же сделать кассиру знак, покручивая усы и сложив пальцы кукишем, что никакой прибавки давать не надо. Но думаю, что это больше шло от его в чем-то авантюрной натуры, от излишне богатого воображения.

Обычно в религиозные праздники цирки не работали: это запрещалось. Например, три недели перед пасхой. В контрактах так и оговаривалось, что за эти дни артист денег не получает. Но Дротянкин всегда старался хоть сколько-нибудь заплатить, чтобы артисты и их животные не сидели голодными. А иногда, на пасху, которую купцы обычно справляли очень пышно, с обильными угощениями, он договаривался, чтобы на каждую его цирковую семью было выделено какое-то количество продуктов для куличей и пасхи. Потом он все это оплачивал.

С ним многие годы постоянно ездили одни и те же цирковые семьи. Так, подолгу у него работала семья Бонджорно. Они всегда говорили о Дротянкине доброжелательно, защищали его, во всяком случае, понимали, что и директор может оказаться в трудных обстоятельствах. А в таких обстоятельствах Дротянкин оказывался очень часто. И тогда возил артистов по железной дороге без билетов и выдумывал десятки других столь же "благородных" способов, чтобы выкрутиться. Человек обаятельный, он всегда мог войти в доверие к влиятельным людям города и на какой-то срок иметь у них поддержку. Правда, как только он прогорал, от него отворачивались. Даже и не знаю, можно ли назвать его хорошим хозяином, если он постоянно был в долгах, но, с другой стороны, он конкурировал с такими сильными предпринимателями, как Никитины, Вялынин, Бескаравайный, Злобин, Стрепетов, Лерри, Лапиадо и другими, у которых и цирки были, и дома свои, и счета в банке. И поэтому, когда пришла революция, он не бежал за границу, подобно Злобину.

Первые годы Советской власти он продолжал оставаться директором частного цирка, и к нему охотно ездили и Анатолий Анатольевич Дуров, и Лазаренко, и дрессировщик Гладильщиков. Случалось, что и артисты ему помогали. Анатолий Анатольевич Дуров говорил обычно:

- Если тебе нужны будут деньги, напиши, я приеду.

Наверное, больше всего привлекало в Дротянкине то, что он был человеком широкой души. Если сезон заканчивался хорошо, он устраивал банкет и приглашал артистов и всех влиятельных людей города. А после веселого праздника говорил:

- Хороший город попался, хорошие люди в нем живут.

- Да во сколько же обошелся вам этот банкет? - спрашивали его.

- Местные хорошие, все сами и заплатили.

Так вот к этому самому Дротянкину и приехал теперь Лазаренко. Сборы сразу поднялись, билеты были распроданы на несколько дней вперед, и Дротянкин выдал артистам на радостях по трешке.

Все были рады приезду Лазаренко - и публика, и артисты, и Дротянкин, но больше всех я. Мы снова работали с Виталием Ефимовичем в одной программе, и Лазаренко не пропускал ни одного моего выступления. А потом безжалостно критиковал и разбирал по косточкам и мою игру и мой репертуар, снова смотрел и опять исправлял. Одним словом, это была для меня суровая и радостная школа. Мы засиживались с ним в гардеробной за полночь: обсуждали и придумывали разные штуки.

Рассказывал мне - Лазаренко и о государственных цирках, о том, что те, кто находится на государственной службе, уже не должны думать о завтрашнем дне: они постоянно обеспечены работой. Думать надо только над вопросами своего репертуара, своего искусства. И хотя Лазаренко уговаривал меня перейти в государственный цирк, но я все еще не был в себе уверен.

В последние два дня работы у Дротянкина был назначен бенефис Лазаренко. Он играл свою знаменитую пантомиму "Аркашка" и предложил мне участвовать в ней в роли "босяцкого" куплетиста. А потом подарил мне эту пантомиму, то есть разрешил ее исполнять, хотя сам имел в ней большой успех.

А. А. Дуров

Встреча с Лазаренко имела для меня большое значение еще и потому, что он убедил меня, взрослого человека, а мне было тогда уже тридцать лет, поступить в школу.

- Не будешь по-настоящему грамотным, не сможешь быть и настоящим артистом,-убеждал он. И я пообещал ему, что в этом же году поступлю в школу.

Наши гастроли у Дротянкина закончились одновременно. Но Лазаренко отправился с первым передвижным деревенским цирком на агитпароходе по Волге, а я поехал в цирк Анатолия Анатольевича Дурова, сына Анатолия Леонидовича, в Таганрог. И здесь уже с помощью Дурова я начал заниматься.

Мы пошли в Наробраз, и меня устроили на курсы, которые я посещал с пяти до семи вечера. А уроки готовил ночами, после представления.

Работая в Таганроге, я подружился с Анатолием Анатольевичем. Когда-то мы слышали друг о друге еще от Анатолия Леонидовича. Но встретиться нам довелось лишь однажды. Это было, когда я бежал с германского фронта. Дуров-младший прятал меня несколько дней в таганрогском цирке. Но тогда и поговорить толком не пришлось, хоть я и работал его ассистентом. А тут мы говорили об Анатолии Леонидовиче, и я вспоминал, как он помог мне в цирке Вяль-шина впервые выйти на манеж.

Отработав месяц в Таганроге, я снова поехал по разным циркам. Но в каждом городе я устраивался на курсы и учебу свою не бросал, продолжал заниматься и на верхней полке вагона и на палубе парохода. Учеба моя быстро подвигалась вперед.

Сразу после Таганрога я был приглашен на полгода в Ленинград выступать в кинотеатрах после сеансов. В Ленинграде все кинотеатры были уже государственными, но старый, дореволюционный обычай - давать после сеанса дивертисмент из пяти-семи номеров - пока еще сохранялся.

У меня уже появился кое-какой новый репертуар с советской тематикой. Но литературное его качество оставляло желать лучшего, потому что писали мне его случайные провинциальные авторы, а использовать настоящую литературу я еще не умел. Поэтому в Ленинград я тоже поехал с мыслью обновить репертуар.

И вот в Ленинграде я увидел много замечательных куплетистов, юмористов, мастеров своего дела. А. Матова, М. Монахова и Д. Орлова, М. Савоярова, О. Нехлюдову и П. Му-равского, В. Гущинского, В. Глебову и М. Дарскую, Л. Громова и В. Милича, Эд и Вара, Поль-Барона и других. У многих куплетистов был уже новый, современный репертуар.

Когда я только начинал выступать на манеже, когда я еще не в состоянии был объяснить, почему меня так потянуло в цирк, я уже хотел быть хорошим актером. Хотел быть им по самой простой и, может быть, кому-то покажется прозаической, даже неприглядной причине - хотел быть богатым! Потому что семья наша всегда жила в бедности, потому что мать всегда строго считала гроши, потому что я, совсем мальчишкой, зарабатывал деньги тяжелым трудом на табачной фабрике и заводе. Я был почти неграмотным, окончил только два класса церковно-приходской школы, и вряд ли мог надеяться на прибыльную должность, но бедность нашей семьи всегда меня тревожила.

П. Тарахно

Правда, первые-то свои номера я готовил и показывал из чистой увлеченности искусством, но, когда я столкнулся со взрослыми любителями и послушал их разговоры, которые постоянно вертелись вокруг знаменитых имен и их баснословных гонораров, вот тогда-то у меня и мелькнула мысль, что если стать не просто артистом, а хорошим артистом, то можно заработать много денег, и тогда отцу не надо будет с утра до ночи пропадать в море, а мать не будет с суровым видом пересчитывать гроши.

Возникнув однажды, эта мысль никогда меня не оставляла, и если мне когда-либо приходилось торговаться с директорами цирков или кинематографов, то в этот миг перед глазами у меня вставала наша бедная керченская халупа.

К этому времени, о котором я рассказываю, мне уже удалось достаточно заработать денег, чтобы отец и мать жили спокойно, и теперь понятие "хороший артист" в моем сознании приближалось к его истинному смыслу, то есть я стал задумываться над вопросами мастерства, старался понять секреты успеха того или иного знаменитого куплетиста.

Конечно, я побывал во всех музеях, во всех театрах Ленинграда, не пропустил ни одного мало-мальски интересного спектакля или концерта. И смотрел теперь уже придирчиво и пытливо. Проверял себя, сравнивал, учился приемам, отмечал каждую новую злободневную тему. Одним словом, полгода работы в Ленинграде - а я выступал там на самых разных площадках: "Ниагара", "Теремок", "Жар-птица", "Экран - пять углов" - эти полгода были для меня своеобразной школой.

Кроме того, в Ленинграде прошел я и еще одну, уже самую настоящую школу - певческую. В концертах приходилось выступать рядом с оперными певцами, и звучание их голоса поразило меня. А когда я побывал в опере, то удивился и выносливости артистов. Я нашел себе учителя, старого оперного певца, и ежедневно до прихода в эстрадное бюро с ним занимался. Вскоре я почувствовал, что мне стало легче петь и меня хорошо слышно даже в большом зале, а ведь тогда микрофонов не было!

В бюро я приходил регулярно, чтобы узнать, в каком кинотеатре должен выступать вечером, и в этом бюро часто встречал знакомых. Однажды столкнулся даже с Костано Касфикисом, и мы вспомнили наш екатеринодарский "Арлекин".

Тут, в Ленинграде, я понял, что нельзя всю жизнь выступать в одной и той же маске, одном и том же образе, он приедается и публике и тебе самому. И начал искать способы как-то изменить свой номер. Тем более, я чувствовал, что и репертуар "босяка" теперь безнадежно устарел. Совсем другое время, совсем другая жизнь кипела вокруг. И хотя нэп снова вернул отброшенные было революцией жанры, но уже чувствовалось, что будущее не за ним.

Когда закапчивалось время моей работы в Ленинграде, я получил очень меня обрадовавшее приглашение на будущий сезон в Витебский цирк. Откровенно говоря, я сильно тосковал по манежу и с радостью на него возвращался.

Из Ленинграда я уезжал, обогащенный впечатлениями и дружелюбными замечаниями и советами, которые давал мне то один, то другой артист, с которым приходилось выступать в одной программе. Замечания эти были очень конкретны, и постепенно мой репертуар и манера исполнения очищались от разного мусора. Не меньшее значение имело для меня и то, что я выступал на одних подмостках с настоящими мастерами.

Но до начала сезона я успел побывать в разных городах юга России, в том числе и в Краснодаре.

На этот раз посещение Краснодара было для меня ознаменовано неожиданным событием. Местное общество МОПР проводило конкурс артистов разговорного жанра. Я участвовал в нем и получил первый приз.

12 июля 1926 года в газете "МОПР" можно было прочитать, что по присуждению жюри из публики звание первого юмориста-сатирика Кубани на 1926 год с выдачей золотых часов завоевал П. Тарахно, что по окончании конкурса П. Тарахно пожертвовал в пользу МОПР 100 рублей наличными деньгами. Кроме того, он обязался оказывать денежную помощь одному из немецких рабочих, политзаключенному тюрьмы г. Брухзаль.

Заметка эта подписана секретарем Краснодарского отделения МОПРа, его же подпись стоит и на моем мопровском билете, который был выдан мне тогда и который я бережно храню до сих пор.

Этому политзаключенному я ежемесячно высылал деньги через Краснодарское отделение МОПРа до 1935 года.

После Краснодара я поехал в Тбилиси и там познакомился с кинопредпринимателем Аполлонским, который возил по городам, как он мне говорил, свою картину "Умер бедняга в больнице военной". Он отдавал ее напрокат какому-нибудь кинотеатру и получал пятьдесят процентов сборов. Мне он предложил ездить вместе с ним и выступать после сеансов. В общем-то это дело было не очень привлекательное, но Аполлонский соблазнил меня... рекламой. Он заказал огромное количество афиш с моей физиономией и заклеивал ими рядом с кино все тумбы. Мы проездили с ним целое лето по Волге и по другим районам. Эти афиши оказались для меня вредными. Они пошатнули мое строгое и критическое к себе отношение. Человек слаб...

Афиша

И вот, наконец, я в Витебском цирке. Здесь нашлось несколько старых знакомых. Например, дядя Ваня (И. В. Лебедев) выступал как конферансье и вел программу в стихах. Свои диалоги он разыгрывал с коверным Джери. Но много было и новых номеров. Дело в том, что в этом цирке работал коллектив актеров и в нем уже были номера, проникнутые советским духом, которые именно по этому самому духу никогда бы не могли появиться раньше. Таков был, например, изумительный номер стрелков-снайперов Елизаветы и Александра Александровых. Я видел много замечательных артистов этого жанра: Вояни, Попова и других, но то, что показывали Александровы, поражало каким-то особым задорным и оптимистичным исполнением этих опасных трюков.

Вообще, чем больше я встречался с коллективами артистов, тем все больше убеждался в рождении нового и во многом непривычного старым артистам цирка. Жизнь в нем разительно отличалась от того, к чему мы привыкли в старом, частном цирке, и прежде всего духом взаимопомощи. Наверное, это рождалось невольно, из желания превзойти иностранных артистов, которые относились к нам с пренебрежением, с чувством явного превосходства. Уверенность в том, что нам их, как говорится, "не переплюнуть", вызывало желание победить их во что бы то ни стало. Это стремление у русских артистов было всегда, но прежде боролись как-то в одиночку, тем более что хозяева часто были на стороне иностранцев. Теперь же чувствовалось, что с ними соревнуются сообща. Духом соревнования была в то время пронизана вся жизнь нашей страны. И цирк не мог этого не почувствовать.