На второй день нашей работы в Туле мы получили от Лазаренко телеграмму

...И действительно, на второй день нашей работы в Туле мы получили от Лазаренко телеграмму: "Поздравляю службой государственных цирках. Желаю больших-пребольших творческих успехов".

С самого начала работы в Туле многое нас удивило. Артисты старого цирка вовсе не привыкли к такой о себе заботе, и все это было как в сказке. Встретили нас на вокзале и сразу повезли на квартиру, причем предупредили, что если эта не понравится, то найдут другую. Едва мы вышли из вагона, как нас спросили о багаже. Какой багаж у вечного кочевника? Только тот, что можно унести с собой.

- Теперь приобретайте, - сказали нам, - хлопот не будет, будем перевозить сами.

Я ушам своим не верил.

Наутро в цирке директор М. Вальтер встретил нас очень любезно, приветливо и сказал, чтобы мы несколько дней отдохнули. Правильно поняв недоуменное и разочарованное выражение моего лица, он пояснил, что зарплата нам идет полностью. Это уж совсем было необычно: просят отдохнуть и денег не вычитают. Дальше - больше. Нам установили твердое время репетиций, особое ежемесячное ассигнование на репертуар. С тех пор мы получили возможность постоянно его обновлять и заказывать известным авторам.

В. Г. Дуров

Началась совершенно новая жизнь. Дело даже не в тех материальных благах, которыми нас окружили. С первых же дней нашей работы в государственном цирке я почувствовал совсем иную атмосферу труда. Особенно меня удивил Красный уголок, где можно было почитать газеты, поиграть в шашки, просто отдохнуть. Часто организовывались лекции и экскурсии в музеи.

А по мере того как узнавал я об оплачиваемом отпуске, об оплачиваемой тебе и твоему семейству дороге, удивлялся все больше и больше. Впервые в жизни у меня появилась реальная возможность сосредоточить все свое внимание на репертуаре и на совершенствовании техники. А если что не получалось, был режиссер.

Через три года нас вызвали в Москву и дали нам расчетную книжку без срока. Это означало, что нас обеспечивают работой на всю жизнь. Такого цирковые артисты до революции не знали, да и сейчас во многих государствах не знают.

Первым цирком, где мы работали после этого знаменательного для нас события, был Московский. Потом были цирки в Ленинграде, Киеве, Одессе и в других городах нашей страны.

И каким-то отголоском прошлого показалась мне встреча с цирковой семьей Бонджорно, с которой я с давних пор был в дружеских отношениях. Эта семья, пожалуй, типичный пример того, как образовывались цирковые семьи и разрастались в настоящие большие труппы.

Клоун Бонджорно приехал в Россию на гастроли, да так и застрял здесь, что случалось со многими итальянцами. Он женился на русской. И работал первое время с партнерами, показывая акробатические и клоунские номера. Клоуном Бонджорно был очень комичным и выходил без грима.

Через некоторое время у Бонджорно родились дети: сын Джиованни и дочь Капитолина. Их, конечно, с детства обучали цирковому искусству, особенно акробатике. И вскоре они уже втроем стали выступать с акробатическим номером.

Сын и дочь выходили в обыкновенных акробатических костюмах, а Бонджорностарший - в образе клоуна: в широких штанах с подтяжками поверх белой рубахи, на которой был прикреплен широкий галстук-бант. Отец был ростом намного ниже своих детей и работал верхним.

Кроме того, Бонджорно с сыном выступали в антре. Джиованни был белым клоуном, Бонджорно оставался тем же рыжим, что и в акробатическом номере.

Луиджи и Джиованни Бонджорно

Позже Капитолина вышла замуж за музыкального клоуна Эйхлера, по афише - Чижик, и вошла в его номер. Джиованни тоже женился и сделал своей жене номер на трапеции, но трио - отец, сын и дочь - продолжало работать.

К Эйхлеру приехала сестра и вышла замуж за силового жонглера Морро. Потом появились внуки. И вот уже существует семейная труппа с большим количеством номеров. На семейном совете решили работать самостоятельно, то есть обходиться без директоров. Собрали деньги, сшили сами шапито, пригласили еще нескольких артистов. Получилась программа в пятнадцать - двадцать номеров.

С тех пор как они стали работать самостоятельно, я редко с ними встречался. И вот теперь, в Сталинграде, в государственном цирке, рано утром меня встречает какой-то человек, представляется бывшим цирковым артистом, а теперь администратором коллектива артистов Бонджорно.

- Бонджорно послали меня к вам с просьбой приехать на десять гастролей, все будут вам рады.

Я не знал, как быть. Я не имел права отлучаться, я работал в государственном цирке и скоро должен был получить направление в другой город. Но, с другой стороны, как не помочь старому товарищу... Мне удалось договориться об отпуске и мы отправились в путь.

Какая это была встреча! В большой комнате накрыли стол на весь коллектив. Меня познакомили с теми, кого я не знал, в том числе с молодым тогда турнистом из Ростова С. Разумовым, с акробатом и иллюзионистом Кадором Бен-Селимом, негром, который снимался в "Красных дьяволятах", и другим участником этой картины, также цирковым артистом, Павлом Есиковским.

За столом я почувствовал, какая твердая в коллективе дисциплина. После второго бокала Бонджорно сказал:

- Сегодня, Петруша, ты выступаешь с женой, тебе нужно прорепетировать и наметить программу. Хотелось, чтобы вы показали несколько номеров. В этом маленьком городишке мы сидим около месяца и все показали. Сборы пошатнулись. Поэтому выручай.

Мы выступили со скетчами, куплетами и частушками, а третьим отделением показали пантомиму "Иван в дороге". Все десять дней мы выступали с большим успехом.

В свободное время я рассказывал о жизни и работе артистов государственных цирков, соблазнял разными благами, хотя и понимал, что перестроить жизнь в такой труппе-семье непросто. Расставались мы с печалью и на память сфотографировались.

Труппа Бонджорно. В верхнем ряду в белом костюме - П. Тарахно

Вернувшись в Москву, мы встретили в цирке Лазаренко. Я представил ему Анну Николаевну и по глазам увидел, что он одобрил мой выбор. Лазаренко должен был в этот же день уезжать, но из-за нас отложил свой отъезд на завтра, и почти все оставшееся время мы проговорили. Особенно заинтересовал его наш номер (мы ему кое-что показывали). Он смотрел, делал замечания, но я видел, что он чего-то недоговаривает. Потом он написал, что хотя номер получается и хороший, но все-таки он не цирковой.

- Надо тебе ее "оциркачить",- таков был рефрен его писем.

Я и сам тосковал по клоунаде, по эксцентрике, все время думал об этом и искал средства вернуться в старое амплуа. Но партнером моим была женщина, и это затрудняло поиски, ограничивало возможности.

Правда, в это время буффонным клоунам не очень хорошо жилось. Почему-то неприемлемым оказался поднимающийся парик, фонтанчики слез из глаз, широкие штаны и большие ботинки. Сколько было выступлений и статей в газетах о бедном "рыжем". Его заставляли читать серьезные монологи, косо смотрели на его эксцентрическую веселость, потребовали надеть обычный бытовой костюм. Растерянные "рыжие" старались приспособиться, но не всем это удавалось. Многие уходили из цирка. Когда это поветрие окончилось, многих мастеров жанра недосчитались.

Примерно в это же время шли поиски и новых клоунских масок. Их искали повсюду, часто находили в кино. Так, Н. Антонов и В. Бартеньев надели костюмы Пата и Паташона, и сразу же многие, даже эстрадные, артисты стали подражать им. Причем если Антонов и Бартеньев создавали образы, то подражатели часто ограничивались только костюмом. На манеж вышли многие герои экрана. В ансамбле лилипутов М. Качуринера появились свои "Мэри Пикфорд", "Дуглас Фербенкс" и другие звезды кино.

Больше всех вскружил головы коверным Чарли Чаплин. И надо сказать, эта маска оказалась наиболее плодотворной. Количество "Чаплиных" на манеже одно время было катастрофическим, но постепенно оно стало уменьшаться, а наиболее рьяные приверженцы этого образа, пережив период бурной влюбленности, начали относиться к своей "любви" более критически и, оттолкнувшись от первоисточника, создали свои неповторимые образы. Здесь прежде всего следует назвать артиста М. Румянцева, создавшего своеобразную маску Карандаша.

В наших же поисках меня тревожило и то, что Анна Николаевна моя первое время очень печалилась - ведь она ушла из театра, отказалась от пьес Чехова, Горького, Шоу...

Я ее понимал и, как мог, старался облегчить ей вхождение в новую жизнь, среду, в новые творческие задачи. Но мы оба понимали, что требуется время, что никакое форсирование не поможет, а только навредит. И нужны наши общие усилия и терпение, чтобы преодолеть трудности первоначального периода. Наш номер спасало то, что мы любили друг друга, не хотели расставаться и готовы были друг для друга на все.