Пользуясь тем, что мы находились вблизи от родных мест

Пользуясь тем, что мы находились вблизи от родных мест, я попросил отпуск, чтобы побывать дома, навестить отца и мать.

Увидев меня и Анну Николаевну, мать засуетилась, забегала, а отец от радости заплакал. Глядя на своего отца, в душе плакал и я. Ходил он с трудом, левая нога волочилась, парализованная рука была на перевязи. Лицо немного искривлено, и когда отец улыбался, то улыбки не получалось.

Афиша

Когда за семейным утренним столом были подняты четыре стакана с рислингом, вдруг залаяла собака: во двор вошли шесть человек. Это были товарищи моего детства. Потом пришли еще и еще, и скоро маленькая хатка родителей уже не могла вместить всех. Решили ставить столы во дворе, благо что было тепло. Одних гостей сменяли другие, и пир продолжался до самого вечера. Появился гармонист, зазвучали песни: украинские и русские. Потом начались танцы: кадрили, польки, вальсы.

Я был счастлив, что мои друзья и товарищи не забыли меня и что нам по-прежнему весело вместе. Рядом со мной сидел мой давнишний знакомый, Фабиано, бывший когда-то билетером в кино "Ударник". Он все расспрашивал меня, на сколько дней я приехал. И, узнав, что я пробуду в Керчи месяц, сказал:

- Надо тебе, Петюша, выступить в нашем кино, после сеансов. Ну, хоть недельку, по старой памяти. Повесели земляков.

Я заколебался. Ведь мы приехали отдохнуть. Узнав, о чем мы говорили, начала просить и мать, а отец был почему-то грустным. Я спросил, что с ним. Он ответил:

- Вы будете выступать, а я и увидеть не смогу.

- Ладно,- сказал Фабиано, видя, что мне отступать некуда.- Привезу вас в кино на линейке.

По городу расклеили наши афиши и те старые плакаты, которые остались у отца. На них я был изображен "босяком".

Когда мы с Борисовской подошли к кинотеатру, мы не могли пройти, столько собралось народу. Нас окружили знакомые - а знакомых у меня чуть ли не вся Керчь,- и не было конца рукопожатиям и вопросам.

- А помнишь, Петя, как мы с тобой работали на фабрике?

- А помнишь наш цирк?

В зале было полно народу. А еще больше не смогли достать билетов. Когда картина закончилась, человек сто прорвались в зал, устроились в проходах и мешали тем, кто сидел на местах. Ни уговоры, ни угрозы не действовали. Тогда Фабиано вышел на сцену и сказал:

- Товарищи, вы ворвались без билетов, покиньте помещение.

А в ответ ему закричали:

- Возьмите деньги, мы не хотим без билетов. Мы хотим послушать нашего земляка. Даешь Петрушу!

- Тогда сделаем так,- сказал Фабиано,- раз уж вы здесь. Предлагаю сесть на пол, чтобы не мешать тем, кто сидит на своих местах.

Миг - и все как один сидели на полу.

Мы исполнили с Борисовской весь наш репертуар. Но зал не отпускал нас. Тогда меня осенило. Уведя со сцены Борисовскую, я вышел на сцену один и исполнил "Два брата".

Боже мой, что тут произошло. Словно и не было всех этих долгих лет разлуки. И я и мои слушатели были охвачены тем чувством единства и братства, с которым когда-то мы вместе боролись в цирке против белых. Я до сих пор благодарен своим землякам, что они возродили в моей душе чувства и ощущения молодости.

Так прошли все восемь дней, все двадцать четыре выступления. Но этим дело не кончилось. Не успели мы немного отдохнуть, как получили телеграмму из Симферополя от директора кинотеатра "Боян" Немировского. Он предлагал отработать у него те же двадцать четыре сеанса за восемь дней.

Мы поехали в Симферополь. Выступали там так же успешно. И однажды за кулисы к нам пришел... бывший директор "придворного его императорского величества цирка" господин Вялыпин.

Он рассказал, что отдал кое-какое имущество советскому цирку и с женой и сыном на своем фургоне ездит по деревням, давая представления. Позже я узнал, что Вялыпин, продолжавший ездить со своим фургоном, умер в селе около станции Джанкой.