Первым праздником в моей жизни стал цирк

Первым праздником в моей жизни стал цирк. А предшествовала ему одна романтическая и даже авантюрная история.

В зимние месяцы, когда рыбаки оставались без работы, многие из них отправлялись на особый промысел - искать клады. В Керчи таких искателей независимо от результатов называли "счастливчиками".

Как известно, в древности эти земли принадлежали античному Боспорскому государству, а наша Керчь - древняя столица Боспора - называлась Пантикапеем. Древние хоронили своих умерших, украшая их драгоценностями и снабжая всем необходимым для жизни в загробном мире. За этими-то драгоценностями и охотились "счастливчики", или, как их еще называли, "гробокопатели". И действительно, часто им удавалось добыть золото и серебро, богатое оружие и щедро украшенную сбрую. Но добраться до этих драгоценностей было не легко.

Найдя место на земле, где при ударе швайкой - так называли у нас большой напильник с деревянной рукояткой - раздавался гул, определяли гробницу. Прокопав с пол-аршина вглубь, смотрели, не смешивается ли земля с глиной. Если нет, значит, здесь еще никто не был и можно продолжать. Работа была не из легких. Не говоря о том, что нужна была твердая воля и крепкие нервы, копать приходилось на глубину трех-четырех метров и разбивать затвердевшую глину. На такую операцию шли обычно два-три человека, не больше. С вечера готовили лопаты, кирку, свечи, фонарь и толстую веревку. Гробницы опустошали в течение многих веков, рассказы о "счастливчиках", их ремесло, навыки и приемы переходили из поколения в поколение.

Местные власти вроде и не препятствовали такому промыслу, но держали официальных надсмотрщиков. Те налетали на "счастливчиков", хватали за шиворот и сажали "на высидку". Держали несколько дней, а в это время сами "дорабатывали" раскоп. Что-то отдавали в казну, но не забывали и себя.

Преданиями и легендами о мгновенном обогащении полны были разговоры керчан, и многие мечтали попытать счастья. Мечтал и я. И однажды признался в этом отцу.

...В темную ночь наша "экспедиция" двинулась в поход. Мы шли по Митридату, и древние камни молча провожали нас. По склону, как глаза, светлели отверстия катакомб. Много раз бегал я здесь с приятелями, но сейчас почему-то замирало сердце.

Найдя пустоту, мы три часа копали, подбадривая себя вопросами и предположениями: а вдруг это гробница самого царя Митридата? Тогда мы будем миллионерами.

Когда же пробили стену гробницы, мне показалось, что из-за спины отца вылетело что-то белое, круглое и растаяло в воздухе. От страха и напряжения меня затрясло как в лихорадке. И чем больше мы углублялись, тем становилось страшней. Мне уже хотелось все бросить и бежать. Фонарь в моей руке танцевал, отблески его света прыгали по стенам, и от этого становилось еще беспокойнее. Наконец по веревке мы спустились в гробницу.

"Счастливчики" руками начали разгребать пепел. Их увеличенные тени страшно заскользили по стенам, и казалось, что это мечутся духи покойников. Пахло сыростью и какими-то незнакомыми травами. У меня дрожали колени, зубы выстукивали чечетку и клубок тошноты подкатывал к горлу.

Немного успокоившись, я огляделся. В стенах были выдолблены ниши, а в них стояли матовые стеклянные кувшины. Мужчины расстелили большой головной платок и начали собирать в него клад: двенадцать серебряных тарелок (целых двенадцать!), два золотых кувшинчика; кувшин побольше, стеклянный, разрисованный красными фигурками маленьких, с мизинчик, купидончиков с крылышками; золотые головные венчики, серьги, браслеты, кучу золотых монет. Завязав платок, быстро поднялись наверх, забросали яму землей, утрамбовали ее и поскорей от этого места.

Начинало светать, мы крадучись пробирались подальше от домов, от лая собак.

Мать зажгла керосиновую лампу и не могла оторвать глаз от богатства, высыпанного из платка. Червонное золото, покрытое патиной веков и сыростью склепа, загорелось, как солнце, когда его потерли полотенцем. Все стояли завороженные.

Утром отец с сообщниками были уже у перекупщика древних вещей Букзеля. Маленький, кругленький Букзель долго прохаживался по кабинету, о чем-то думая, заглядывая в какие-то книги, потом остановился и сказал:

- Ну, вот что, вас трое...

- Нет, нас четверо,- сказал отец, на что Букзель ответил:

- Не вмешивайте сюда мальчика. Я даю вам на троих сто рублей.

"Счастливчики" молча нерешительно мяли шапки, не отказываясь, но и не соглашаясь. Они не знали точную цену этим вещам, но чувствовали, как это мало: сто рублей - за груду золота и серебра.

- Ладно, даю вам каждому по пятьдесят рублей. Подумать только, рабочий за одну ночь заработал пятьдесят рублей! - сокрушался перекупщик, давая каждому ассигнации.

И потом быстро выпроводил их из кабинета.

В тот же день Букзель уехал в Петербург. Как потом стало известно, он получил за наш клад десять тысяч рублей золотом. Но, думаю, что и он не получил истинную стоимость клада.

- Ну, Петюша,- сказал мне отец,- теперь мы с тобой богатые. Завтра я поведу тебя и мать в цирк. Посмотрим Дурова. - И, обращаясь к матери, добавил: - Что за человек! Сказывают, что смеется даже над царем.

Мне было девять лет, и я еще ни разу не был в цирке. Но отец часто рассказывал мне о круглом доме без окон и о людях, которые творят в нем чудеса.

Большое нарядное помещение цирка находилось на главной, Воронцовской улице. Керчане называли его "домом без окон". Этот цирк сдавали в аренду, и снимал его чаще всего уроженец Керчи Иван Митрофанович Бескаравайный, у которого в Феодосии был каменный цирк со сценой. Отец мой вместе с Бескаравайным учился в начальных классах церковно-приходской школы, поэтому ему казалось, что у него есть веское основание считать себя "своим" человеком в цирке, и этим он очень гордился. Но при матери отец старался и не заикаться о своих "связях" с Бескаравайным. Стоило ему упомянуть это имя, как мать не без ехидства говорила:

- Ты бы лучше рассказал, как угощал Бескаравайного грушей.

И однажды отец посвятил меня в эту историю.

Как-то после удачного лова он пропустил шкалик и навеселе, с тяжелой венцерадой под мышкой (так рыбаки называли свой брезентовый плащ) возвращался домой. Проходя мимо цирка, он встретился с Бескаравайным и очень обрадовался. Близость к столь значительному в городе лицу поднимала его в собственных глазах. И он, обычно застенчивый и скромный, дав волю своей чувствительности, с восторгом пустился в детские воспоминания. С чувством полного права и свободы отец вошел с Бескаравайным в цирк и закончил тем, что пригласил друга детства Ваню в буфет "замочить" эту радостную встречу.

- Вспомнишь, что жизнь коротка, и выпить охота,- философски изрек отец и добавил: - А рубль пропьешь - и неделю плачешь.

- Да-да...- рассеянно откликался Бескаравайный, принужденно улыбаясь и беспокойно поглядывая по сторонам, не зная, как отделаться от своего не в меру расчувствовавшегося однокашника.

Вся нелепость этой "задушевной" беседы становилась ясна при первом же взгляде на этих людей. Один - в эффектной "николаевской" пелерине, стянутой на груди бронзовой массивной цепью, в сверкающем цилиндре и крахмальной манишке, с галстуком - "бабочкой" и большим бриллиантовым перстнем на пальце. И другой - в поношенной, пропахшей смолой и рыбой одежде, в непромокаемых рыбацких сапогах, с огромным свернутым плащом под мышкой.

- Что ты, Гора (так тогда сокращали имя Георгий),- лениво растягивая слова, говорил Бескаравайный, когда буфетчик поставил перед ним заказанную отцом рюмку водки,- я не пью, милейший. Некогда сейчас, да и нельзя мне: здоровье не позволяет.

- Чем же тебя угостить, Ваня? Я тебя, брат, так не отпущу.

- Ну что ж,- скользнув глазами по прилавку, сказал Бескаравайный,- угости, пожалуй, ну... вот этой грушей.

Отведя деликатно мизинец, он взял большую сочную грушу, лежавшую в гофрированной бумажной розетке.

- Ну-с, благодарю! А теперь, милейший, я должен с тобой расстаться. Дела, милейший, дела!

И Бескаравайный поспешно удалился, оставив отца наедине с ухмыляющимся буфетчиком.

Заплатив пятьдесят (!) копеек и ругая себя за простоту, отец медленно поднимался по тропинке к своей хибарке. Настроение было испорчено. Не только тем, что так глупо истратил полтинник, на который его семья жила бы целый день, но и откровенным пренебрежением и насмешливой проделкой школьного товарища.