И вот теперь мы собираемся в цирк

И вот теперь мы собираемся в цирк. Я с любопытством разглядывал три розовые бумажки - цирковые билеты, но мать отняла их:

- Еще потеряешь.- И придавила их на комоде разбитой вазочкой, чтобы не улетели.

Родители П. Г. Тарахно

Мать всегда была очень серьезной и строгой, даже суровой. Я да и отец побаивались ее острого взгляда. Она была человеком замкнутым, всегда держалась обособленно, чуть-чуть ото всех в стороне. И только в песнях раскрывалась ее душа. У нее было красивое контральто, и она любила, если уж оказывалась в гостях, петь русские и украинские песни.

Но в то же время мы знали, что она добрая и всегда справедливая. Еще мне кажется, что мать была очень гордой и полной чувства собственного достоинства. Она самоотверженно скрывала нашу нищету. Почти совершенно неграмотная, она старалась казаться образованной.

И вот в тот долгожданный день мать вынула из комода костюм отца и свое платье, в комнате тотчас запахло нафталином. Этот запах регулярно возникал в нашем доме на рождество или пасху или в какие-нибудь другие торжественные дни.

Как всегда в такие дни, мать выгладила отцу сорочку и начистила свои высокие ботинки и штиблеты отца черной ваксой. Когда отец проснулся, мать велела ему одеваться, хотя до представления было еще четыре часа. Но отец послушно уселся у осколка зеркала, а мать начала бегать вокруг него. Они были целиком поглощены сборами: ковыряли ножницами заклепанные крахмалом петли рубашки, пристраивали воротник и галстук. В мозолистых руках отца крахмальный воротник быстро измялся, и мать ринулась было к его шее с горячим утюгом, чтобы разгладить воротник прямо на отце, но тут уж он воспротивился и сказал:

- Не беда, под пиджаком не видно.

Закончив сборы, отец сидел на стуле с вытянутой шеей, точно проглотил аршин, и отдыхал, а мать вытирала полотенцем пот с его лица и поучала:

- Нужно, Гора, быть всегда красиво одетым и походить на барина. Ничего, что ты рабочий.

- По одежке встречают, да по уму провожают,- осторожно оборонялся отец. Но мать это не убеждало.

Приготовив отца, она принялась за себя: натирала щеки румянами, наводила тушью брови. Достав из комода корсет, она велела отцу помочь осторожно надеть его через голову и затянуть сзади шнурки. Но как ни старался отец - корсет не сходился. Постепенно фигура матери становилась все худее, а лицо синело, однако она неумолимо подгоняла отца:

- Тяни... тяни...

Когда оставалась небольшая щелочка, на помощь звали меня, и мы вдвоем до отказа затягивали шнуры. Наконец эта, на мой взгляд, пытка заканчивалась, и мать было не узнать: тушь с бровей текла по лицу вместе с румянами и белилами, прическа была похожа на разоренное гнездо.

На минуту оба они молча замерли на стульях, как магазинные манекены. Затем мать быстро восстановила лицо и взялась за меня. На мне оказался костюм, перешитый из отцовского, голову прикрывал картуз.

Перед выходом мать натянула до локтей белые вязаные перчатки, взяла зонтик, хотя дождя и не предвиделось, а отец шляпой прикрыл курчавые волосы, которые никогда не причесывались, а только по мере надобности состригались.

Наконец мы вышли из дома. Мать тотчас взяла отца под руку, подняла выше голову (нам с отцом она постоянно твердила: "Выше голову"), и наше шествие в цирк началось.