Окрыленный первым успехом

Действительно, окрыленный первым успехом, я начал собирать труппу из своих товарищей, чтобы организовать рабочий, как бы мы теперь сказали, самодеятельный цирк. Репетировали мы усердно, и вскоре на заборах горки появились от руки написанные афиши, сообщавшие, что в воскресенье, такого-то дня, во дворе дома № 20 по Константиновской улице состоится представление рабочего любительского цирка. Это был двор наших родственников, они разрешили устроить у них манеж. Мы огородили его камнями и несколько дней репетировали свои номера. Среди фамилий выступавших стояла и моя, и мне ужаспо хотелось, чтобы прохожие, читая ее, ахали и хоть как-то подтверждали мою известность. Но, к сожалению, ее пробегали глазами так же, как и прочие, и это меня не скажу чтобы очень, но все-таки огорчало.

...И вот настало воскресенье. Еще накануне через улицу протянули бумажные гирлянды, дома украсили флажками и фонариками. С шести часов вечера у ворот дома № 20 играл наш оркестр, все тот же испытанный струнный секстет. Начали собираться зрители, каждый приносил с собой табуретку. Шли целыми семьями - ведь многие из-за постоянной нужды никогда не были в цирке, а тут за копейку столько номеров: и гимнасты на кольцах, и прыгуны, и клоуны, и гладиаторы, и борцы. Часто, бывая на представлениях настоящих артистов, мы старательно запоминали все их приемы и потом тщательно их воспроизводили. То, что мы копировали, нас ни чуточку не смущало - мы были уверены, что так и надо. Пожаловало и само начальство:

- Кто тут заправила? - строго спросил околоточный надзиратель. И я отважно выступил вперед.- Смотри, Тарахно, чтобы никакой крамолы. Понял? А то не миновать тебе каталажки.

Но за свой репертуар я был совершенно спокоен: все, что я и мои товарищи собирались произнести с манежа, - антре, репризы, клоунады - было мною с чувством полного права взято из настоящего цирка.

Публика собралась рано, но артисты пришли еще раньше: мы волновались, что не успеем загримироваться и одеться. Однако, когда прозвенел первый звонок, мы были одеты и загримированы. Мы облачились в костюмы, сооруженные из отцовских пиджаков, брюк и маминых юбок. Юбки нам особенно нравились - из них получались необъятные клоунские штаны. На головы мы водрузили собственноручно изготовленные остроконечные клоунские колпаки. Ваня Ефремов украсил себя гофрированным пышным воротником, сделанным из газеты. На грим пошли вакса, мел, свекла. Чего нам не хватало, так это реквизита. Но и тут мы не унывали, а использовали все подручные средства.

Сначала все было, как в настоящем цирке: мы разбивали о головы сырые яйца, обливали друг друга водой и осыпали мукой. И наконец настал самый смешной момент, когда, я должен был разбить о голову партнера тарелку. Подкравшись к нему, я встал на стул, чтобы лучше нанести удар, и со всего размаха треснул его тарелкой по голове. Но тарелка почему-то не разбилась, как всегда разбивалась у Лепома и Эйжена, а, отскочив от головы, целехонькой упала на землю.

Мой партнер сразу потерял охоту петь и вместо того, чтобы вернуться ко мне, растянулся на земле. На голове выступила кровь.

Пострадавшего унесли за кулисы. Публика горячо аплодировала, думая, что все происходит как надо, и требовала, чтобы мы... повторили номер. Мой партнер появился с забинтованной головой, но улыбающийся. Я сокрушенно смотрел на него и думал, почему же не разбилась тарелка? Позже я узнал, что клоуны обычно пользуются склеенной бутафорской тарелкой, которая разлетается на мелкие кусочки от малейшего прикосновения к голове.

Буффонные клоуны П. Брыкин и Л. Бонджорно

Мы постарались сделать все, чтобы наше представление ничем не отличалось от настоящего, и это нам почти удалось, если забыть о мастерстве. Его у нас, конечно, не было. Но задор и увлеченность его вполне заменяли.

Представление было, как мы бы теперь сказали, полнометражным. В нем были представлены почти все жанры: Коля Громов показал упражнения на кольцах, но особенно ему удались так называемые "комплименты". После него мы с Ваней разыграли антре "Пчелка, пчелка,, дай мне меду", о котором я только что рассказал. (Хочу только добавить, что это типичное для старого цирка антре с обливанием водой имело успех и через пятьдесят лет, когда в Тбилиси мы показали его с Олегом Поповым.) На смену нашему антре под марш оркестра вышел Саша Мамаев в пожарной каске и одеяле, что должно было изображать гладиаторские доспехи. Сняв их, он показал работу на турнике. Следующим номером шло клоунское антре "Вильгельм Телль", представленное мной, Ваней и Колей Ашимхановым.

Второе отделение начинал силач. Это был самый старший из нас, восемнадцатилетний портовый грузчик Митя Полтава. По его обнаженному, бронзовому от загара телу шла широкая шелковая лента со множеством "золотых" и "серебряных" медалей. Он склеил их из позолоченной бумаги и конфетной фольги. Митя вышел, подражая Луриху или Поддубному. Торжественно снял свои "награды", и их так же торжественно унесли за кулисы. После чего Митя приступил к демонстрации своей силы: поднимал привязанные к палке увесистые камни, ладонью вбивал в намоченную доску гвозди, ломал подпиленную подкову и в заключение кружил на оглобле двух мальчиков из публики.

Митю сменили комические акробаты-каскадеры в женских платьях. Венцом представления были пантомимы "Наем артистов" и "Сапожники".

Все наши номера сопровождались щедрыми аплодисментами. Но характерно, что впоследствии никто, кроме меня, цирковым артистом не стал. Цирк на всю жизнь так и остался для них только развлечением.

Все лето, по субботам и воскресеньям, давали мы представления и пользовались огромным успехом. Деньги, которые мы выручали за билеты, а собирали мы до четырех руб лей в вечер, шли на приобретение реквизита и костюмов. На оставшиеся ходили в цирк для... "приобретения" новых номеров.

Наше "предприятие", которое началось почти как детская забава, "для себя", вдруг приобрело в городе известность и популярность. И если вначале взрослые приходили к нам с некоторой снисходительностью, то постепенно и они стали относиться к нашей затее всерьез. На заводе умолкли насмешки, которыми меня встречали в первые дни, а мастер цеха Мартын Чижов даже сказал мне однажды, что мы делаем полезное дело.

Но особую солидность нашему предприятию придавал Кузьма Михеич, ветеран знаменитой Севастопольской обороны. Он жил неподалеку от нашего Эспланадного переулка. По праздникам, особенно на пасху, он, надев форму и все свои четыре креста - Михеич был полным георгиевским кавалером,- шел в собор. Все перед ним расступались, и он становился впереди. Ему первому подносили на подносике просфору, и он важно возвращался домой, выпивал большую рюмку водки и выходил на улицу, где мы уже ждали его.

Он садился на камень, вынимал цветной носовой платок из кармана, откашливался, улыбался и начинал:

- Так вот, мои дорогие, когда под пасху мы около своих блиндажей святили куличи, впереди всех, у свечей, стоял Владимир Алексеевич Корнилов. Священник христосовался с ним и благословлял на подвиг... Потом все мы подходили к батюшке и целовали крест.

- А что же враги? Не стреляли?

- Как же не стреляли! Стреляли. Шрапнельными снарядами. А наши ополченцы ловили их и бросали обратно.

- Да как же так? - не унимались мы.- Ведь они же могли разорваться в руках?

- Дак на то и есть русский солдат, он умен и ловок, не хуже ваших жонглеров...

И любили же мы его рассказы. И его самого любили. В городе его знали все. После войны он решил остаться в Крыму и просил, чтобы его устроили на жительство в Керчи. Там и жил он по соседству с нашей улицей. Крепкий, бравый старик с седыми бакенбардами. Ходил он по городу важно, как адмирал, и все его приветствовали, а военные даже отдавали честь. Сколько ему было лет - никто не знал.

Конечно, мы не могли не позвать его на наши представления. И были так рады, когда он пришел. В первый раз он нарядился, как на пасху, и надел все свои четыре креста.

Номера наши ему понравились, и он стал постоянным зрителем. И хотя был почетным гостем, никогда не соглашался смотреть бесплатно, всегда платил копейку за вход и брал билетик.

Я так сжился со своим цирком, что, когда наступила осень, пошли дожди и наши представления прекратились, я растерялся и ходил как потерянный. Я готов был на все, чтобы продолжить этот праздник своей жизни - цирк. Я видел: мои "соратники" хоть и скучают без цирка, но готовы заменить его любой другой забавой. Я же томился и изнывал.