"Беломорский канал"

Одним из таких злободневных номеров был и "Беломорский канал". Как-то сам для себя я написал сценку "Суд над хулиганом", в которой хулиган давал показания следователю и на его вопросы вместо ответов напевал фразы из известных песен. Например, когда следователь спрашивал: "Когда это было?" - Жиган (я взял это имя из популярного тогда фильма "Путевка в жизнь") отвечал: "Ночка темна, я боюся..."

А. Борисовская и П. Тарахно с шахтерами

Однажды, когда мы выступали в Сталинградском цирке и исполняли этот номер, ко мне зашел человек средних лет и сказал:

- Неделю назад я смотрел ваш номер про хулигана и хотел бы предложить вам свой. Я сделал нечто в двух картинах и это нечто называется "Беломорский канал".

- Да это же злободневно! - Я схватил его тетрадь и прижал к себе, а сам думал, как бы мне, не обидев этого человека, заплатить ему теперь же: видно было, что он очень нуждается. И я сделал это просто, сославшись на то, что на оплату авторского труда мне специально выделяются средства. Мы расстались, довольные друг другом.

Это был поэт Михаил Голодный. Через месяц я встретился с ним в Астрахани, и он увидел свой "Беломорский канал" уже на манеже. Больше мы с ним не встречались, но я всегда вспоминал его с благодарностью.

В это же время в Реалистическом театре шла пьеса Н. Погодина "Аристократы". Будучи проездом в Москве, я посмотрел этот спектакль, и образ Кости-капитана очень помог мне в дальнейшей работе над образом Васьки Ноздри.

"Беломорский канал" - это целое мозаичное представление, в котором Борисовская играла следователя, а я преступника Ваську Ноздрю, который в конце концов превращался в честного человека Василия Свиридова, награжденного за самоотверженный труд орденом Ленина.

Образ Васьки Ноздри, я сам это чувствовал, мне удался.

Может быть, потому, что в нем было многое от образа "рваного" куплетиста, прототипы которого мне были очень хорошо известны. Их разнообразие было неисчерпаемо, и его могло хватить на несколько таких образов.

Номер был до такой степени популярен, что многие эстрадники старались на представлении записать текст (как это часто бывало и в старые времена). В рабочих районах "Беломорский канал" принимался, что называется, на "ура". Об этом говорили письменные и устные отзывы.

Самое отрадное для артиста-сатирика, для нас с Борисовской в частности, было то, что наши зрители сообщали нам, какие недостатки удалось им искоренить благодаря нашим репризам, фельетонам, скетчам и куплетам. А если учесть, что в нашей бригаде было несколько клоунских и сатирических пар, то ясно, что нам удавалось охватить довольно широкий круг тем и проблем.

Так что не только репертуар - сама наша жизнь приобретала новый, глубокий смысл, даже мое самообразование, которое я не прерывал, как бы ни были трудны условия.

С не меньшим успехом шел и старый, испытанный цирковой репертуар. Так, зрители с большим увлечением следили за перипетиями старой пантомимы "Аркашка" ("Иван Б дороге"), которая много лет была в репертуаре Лазаренко. Теперь в этой пантомиме вместе с Лазаренко участвовали я и Борисовская, которая играла роль Сары Бернар.

Некоторые наши номера проходили серьезную и курьезную проверку самой жизнью. Был у нас такой номер - "Семейная драма", в котором супруги, поругавшись, начинали делить свое добро, а потом мирились. Незамысловатая сценка, высмеивавшая мещанство и пошлость. Так как в репертуаре она была у нас недавно, то мы репетировали ее и дома. И вот однажды - мы жили тогда в Ростове, на квартире у очень сердечной и заботливой хозяйки - мы решили еще раз пройти эту сценку. Но, видимо, неплотно прикрыли дверь своей комнаты.

А сценка была такой. Вернувшись домой, я брал гитару и напевал какую-то песенку. Начинался супружеский разговор, который привычно переходил в ссору. Дело доходило до дележа комнаты. Я проводил мелом границу, через которую супруга не имела права переступать. Потом начинал делить вещи. Брал кастрюлю с крышкой и говорил: "Крышка тебе - кастрюля мне". Доставал платье и объявлял: "Платье бархатное с поясом. Пояс тебе - платье мне". И приговаривал: "Все пополам, как договорились". Так же поступал и с остальными вещами. Возбуждение все нарастало, и конец сцены проходил на весьма повышенных тонах. Разделив все, я успокаивался, опять начинал наигрывать на гитаре и напевать, мир восстанавливался, и семейная жизнь продолжалась.

И вот наутро, когда я, позавтракав, убежал в цирк, а Борисовская еще некоторое время оставалась дома, хозяйка из-под бровей бросала на нее странные взгляды и все порывалась что-то сказать. Когда Борисовская спросила ее, что она так смотрит, та не выдержала, бросилась ей на грудь и запричитала:

Голубушка моя, такая наша жизнь женская, живешь-живешь и не знаешь, что муж придумает. Я всю ночь не спала все думала о вас, бедная вы моя. Неужели Петр Георгиевич такой человек! Бросает жену и сына! А жадный-то какой! Вам пояс, а себе платье! Да и на что оно ему? Нешто новую завел?

Тут уже Борисовская не выдержала и расхохоталась. Все объяснила хозяйке, но та слушала ее недоверчиво. Вечером я тоже, насмеявшись вдоволь, принялся убеждать ее, что это всего лишь репетиция. А она все недоверчиво покачивала головой, пока наконец мы не пригласили ее в цирк и она сама не посмеялась над этой сценкой уже как зрительница.

Я покривлю душой, если скажу, что эта поездка была легкой. Нет, было трудно и очень трудно. Мы работали зимой, а цирки тогда плохо отапливались, мы работали порой с утра до ночи без перерыва, выступали в цехах и просто на улице, воздушные гимнасты подвешивали свои снаряды на железные балки в цехах или на стрелы кранов - это, конечно, романтично, эффектно, но это и непривычные условия работы, требовавшие дополнительного напряжения.

Много было у нас и шефских выступлений, не прекращались репетиции и подготовка новых номеров, но общая атмосфера придавала нам такие силы, что мы могли горы своротить. Несмотря на огромную усталость, никто не жаловался, не ныл, никто не отказывался ни от каких выступлений.

Да, это была незабываемая поездка, и можно сказать, что мы все вернулись из нее другими людьми.

Группа артистов цирка в Саратове