Подошел тридцатилетний юбилей моей и Борисовской артистической деятельности

А пока неожиданно подошел тридцатилетний юбилей моей и Борисовской артистической деятельности. Его отмечали в Бакинском цирке в 1947 году. Нас поздравляли товарищи по работе, теплые слова говорили нам нефтяники, солдаты и офицеры, писатели, художники, композиторы, артисты театра. Директор цирка Леонид Викторович Асанов рассказал о нашей работе, о наших неустанных поисках нового репертуара и новых форм выступлений.

Я слушал приветственные речи, в которых по доброте сердечной многое было, конечно, преувеличено, и перед моими глазами проходила вся моя жизнь: изнурительная работа на табачной фабрике, первые самодеятельные выступления, самодеятельные афиши рабочего цирка, пощечина Злобина, бегство из дома, встреча с Дуровым и Лазаренко, полуголодное существование в цирке Вялынина и там же первое приобщение к настоящему цирковому искусству, унижения, оскорбления... И все-таки я стал артистом, осуществил мечту детства!

Этим я во многом обязан Дурову и Лазаренко, а также всем тем цирковым артистам, кто не проходил мимо безвестного подростка и кто советом, а кто показом помог понять и искусство цирка и самого себя. А полноправным членом общества сделала меня Советская власть. За это - земной поклон ей, нашей власти народной! Сколько таких, как я, вывела она в люди! И я буду считать себя совершенно счастливым, буду считать, что жизнь моя удалась, если мой труд приносил людям пользу, если мои шутки и куплеты, мои смешные сценки хоть кому-то улучшили настроение, развеяли печаль, а кого-то заставили поежиться от того, что слово попало не в бровь, а в глаз.

Один случай подтвердил мне, что труд мой не пропал напрасно. Это было за несколько лет до юбилея, в Челябинске. Я вспомнил об этом, слушая щедрые слова моих товарищей.

А. Борисовская и П. Тарахно на шефском концерте

После представления директор цирка Ефим Михайлович Ефимов познакомил меня с одним из руководящих работников города.

- Собственно, я-то вас знаю давно,- сказал мне... ну хотя бы Иван Иванович, так как подлинного имени этого человека я по причине, которая будет ясна чуть позже, не назову.- С двадцать третьего года, когда впервые увидел вас на манеже. Ну, а годом позже была у нас с вами одна интересная встреча, о которой вы и не подозреваете и о которой я вам расскажу, если вы согласитесь заехать ко мне домой:

цирк закрывается, а такие истории, как моя, лучше рассказывать не торопясь.

Заинтригованные, мы с Ефимом Михайловичем послушно пошли к его машине. Через полчаса машина остановилась У подъезда нового трехэтажного дома.

- Прошу к нашему шалашу! - пригласил нас хозяин. Дверь открыла молодая красивая женщина.

- Маша, вот наши гости. Принимай! Директор цирка Ефим Михайлович и известный тебе Петр Георгиевич Тарахно.

Д. Демаш и П. Тарахно

Я только молча удивлялся и вопросительно посматривал на Ефимова. Но тот тоже пожимал плечами.

Нас ввели в столовую, где был уже накрыт стол. Значит, хозяин ко всему готовился заранее. А я всю дорогу, сколько ни старался, не мог припомнить, где мы могли с ним встречаться. И лицо его мне было совершенно незнакомо.

- Выпьем за сегодняшнюю встречу,- сказал хозяин, поднимая бокал,- а о первой я вам сейчас расскажу.

И, посмотрев на меня еще раз очень внимательно, Иван Иванович начал рассказ:

- В гражданскую войну остался я без отца и матери.

Отец погиб на фронте, а мать умерла от тифа. И "воспитателем" моим стал Васька Громило - вожак бездомных мальчишек. Он учил нас попрошайничать, обманывать и воровать. Целый день я и еще с десяток таких же, как я, шныряли по базарам и улицам Армавира, высматривали, где висит белье, где куры гуляют без присмотра. Одним словом, искали, чего бы стянуть. И однажды с такими "деловыми" целями я оказался в цирке, который располагался около базара.

П. Тарахно, В. Кисс и М. Румянцев

Очень понравилось мне то, что я там увидел. Даже забыл о цели своего визита. Вот тогда-то, Петр Георгиевич, я и увидел вас на манеже. И потому, наверно, особенно запомнил, что были вы в таком костюме, который очень походил на наши, говорили почти как мы и манеры у вас были такие мне знакомые, что я смеялся от удовольствия, и все мне казалось, что знакомого встретил. Только потом, уже выйдя из цирка и вспоминая, что я там видел, я вдруг почувствовал, что вы над такими, как мы, смеетесь, издеваетесь даже. И я было от этой мысли разозлился, а потом засосало у меня что-то под ложечкой и стало мне как-то не по себе. Словно увидел я себя со стороны.

Иван Иванович сделал паузу. Было видно, что он волновался. И, наверно, чтобы хоть немного успокоиться, закурил.

- Да, тяжело это вспоминать. Но, как говорится, из песни слов не выкинешь, особенно если эта "песня" - твоя жизнь.

До тех пор я не задумывался над тем, как я живу. А тут закрались в меня сомнения. И стал я чувствовать себя как-то беспокойно. А в это время начали нас, беспризорных, вылавливать и отправлять в колонии, в детские дома. Но мы, дураки, не понимали, что Советская власть хочет спасти нас. И тех, кто нас выслеживал и ловил, считали самыми ненавистными врагами. Скоро в Армавире оставаться было уже нельзя, и мы стали разъезжать по городам: то в Ростов, то в Краснодар.

П. Тарахно

И вот однажды, в поезде, который шел из Краснодара в Ростов, я и два моих компаньона решили "обработать" нэпмана. Он был прилично одет и имел довольно большой и увесистый чемодан. Два моих помощника выследили его еще на вокзале в Краснодаре.

На одном из больших перегонов они пришли ко мне в вагон и сказали, что можно начинать. Они займут пост около туалета, а я буду в тамбуре, и когда нэпман пойдет в туалет, мы и проверим его карманы.

П. Тарахно и В. Эмирзиади

Мы заняли свои посты. Через некоторое время нэпман действительно появился. Он взялся за ручку двери и вдруг повернул голову в мою сторону и внимательно на меня посмотрел. И - о ужас! Я узнал этого человека. Это были вы,

Петр Георгиевич! Вы и не подозревали, какая опасность вас подстерегала. Мои напарники уже хотели втолкнуть вас в туалетную, но я отчаянно крикнул:

- Смывайся!

Корешки мои метнулись в тамбур, и мы на большом ходу спрыгнули с поезда.

Когда в темноте мы отыскали друг друга, я рассказал им, кто вы. Они долго озлобленно ругали меня, но я тогда ни на минуту не раскаялся в содеянном.

После этого я все больше и больше внутренне стал отходить от этой компании, а потом порвал с ними и на самом деле. Я уехал в другой город и постарался, чтобы бывшие дружки не нашли меня. Поступил на работу, начал учиться. А потом, когда почувствовал, что делами своими совсем очистился от своего прошлого, вступил в партию. Теперь, видите, я вполне нормальный человек... Только все эти годы я всегда надеялся встретить вас и рассказать вам эту историю, чтобы снять тяжесть с души...

Иван Иванович закончил. И хотя начинал он свой рассказ как бы шутливо, по всему было видно, что нелегко далась ему исповедь. После этого мы подружились с ним и до сих пор переписываемся. В одном из писем он писал мне: "У меня хорошая старость. Я с гордостью смотрю на своих детей, которые давно уже стали взрослыми и теперь сами добывают уголь, возводят дома, лечат больных. Смотрю на них и думаю, что не зря прожил свою жизнь, в которой были огорчения и радости и в которой есть добрая улыбка старости, сознание, что мир становится лучше и ты для этого сделал все, что мог..."

Таких и еще более "экзотических" встреч было у меня несколько. Тогда, по молодости лет, я, может быть, и не придавал им какого-то особого значения, но со временем они стали для меня подтверждением, что труд мой не пропадал даром.

И вот теперь, когда я напряженно искал пути возврата к образу коверного, когда надо было начинать почти с самого начала, я, перебирая свои успехи и неудачи, свои находки и просчеты, почувствовал, что зрители для меня - не только общая масса, но и такие вот конкретные люди, со своими судьбами. Поэтому теперь, при отборе материала, я думал и о них, этих конкретных людях.

П. Тарахно и Карандаш

Но тут снова обрушилась на меня беда: тяжело заболела моя жена и партнерша А. Н. Борисовская. Мне срочно надо искать себе нового партнера. Главк предложил Василия Георгиевича Эмирзиади. Его я хорошо знал, это был мой старый друг. У него была нелегкая жизнь: в детстве был беспризорником, подростком учился в ФЗУ, потом закончил театральные курсы и стал опереточным актером. Подобные крутые жизненные повороты требуют сильного характера, и, наверно, неунывающей натуры. Таким и был Эмирзиади. И талант его имел явно комедийные оттенки. Он мог бы работать и в оперетте, но его потянуло в цирк.

Мы быстро нашли общий язык. Наш дебют состоялся в Харькове и прошел с большим успехом. Проработали мы с ним три года и за это время проехали немало городов. Но потом я стал замечать, что партнер мой что-то загрустил. Я стал внимательнее к нему приглядываться и понял: ему хотелось в цирке работать одному, без партнера. И когда я спросил его об этом, он не опроверг моей догадки:

- В оперетте я играл первую скрипку...

Как ни жалко мне было разрушать так хорошо налаженный дуэт, но, как говорится, насильно мил не будешь, и я сам предложил ему обратиться к Евгению Михайловичу Кузнецову начальнику художественного отдела Управления цирками, чтобы ему предоставили самостоятельность. Кузнецов согласился, а мне снова надо было искать себе партнера.

Да не просто партнера - товарища, который будет понимать тебя с полуслова, который будет близок тебе не только творчески, но и духовно. Однако найти такого нелегко. На примере Эмирзиади я в этом убедился и теперь относился к разного рода предложениям очень осторожно.

К тому же в это время особенно стал повышаться престиж коверных клоунов. Если раньше в цирке мало обращали внимания на то, каким был коверный, то теперь коверный становился чуть ли не главным лицом в программе. Опыт замечательных наших коверных, таких, например, как Карандаш, подтверждал это. Об этом я тоже думал, занятый поисками партнера.

И однажды, когда я сидел в своей гримировочной и размышлял обо всем этом, ко мне постучали. Вошел Семен Рубанов, иллюзионный аттракцион которого был в нашей программе.

- Я слышал, вы подбираете себе нового партнера. Правда это?

- Да, к сожалению, правда.

- В таком случае, дорогой Петр Георгиевич, возьмите к себе одного моего товарища - Женю Мочалова, он из группы Донвальдо, а раньше работал в группе акробатов-прыгунов Чанышева. Но он мечтает стать клоуном. Он здесь, за дверью мается, весь вечер морочит мне голову и просит поговорить с вами о нем.

Цирковая афиша

Такое изложение событий уже чем-то привлекло меня к Жене Мочалову, и я пригласил его войти.

Я хотел в беседе выяснить, насколько он годится для работы в парной клоунаде, и вообще, есть ли у него хоть что-то для этого труднейшего циркового жанра. Но беседа наша не клеилась. Я узнал о нем какие-то отрывочные сведения: любит Есенина, играет на гитаре и концертино, поет, танцует, увлекается акробатикой. Женя, видимо, так волновался аа результаты нашей беседы, что с трудом говорил и у него все время тряслись от волнения руки. И хотя я мало что узнал от него конкретного, и особый артистизм в таком состоянии заметить было трудно, но эти трясущиеся руки и общее волнение снова меня подкупили. Я, раздумывая, внимательно вглядывался в него, а он вдруг сказал:

- Прошу вас, научите меня клоунскому делу!

Я улыбнулся, услышав такое сочетание слов - "клоунское дело". И вдруг все решил и сказал Жене:

- Дорогой мой, сделать клоуна нельзя. Можно надеть смешной костюм, большие ботинки, прилепить нос - все это может сделать каждый. Но если у человека нет таланта, клоуна все равно не получится. Однако, давай по пробуем...

И мы приступили к репетициям. Большую помощь оказал нам режиссер Н. М. Цертелев. Обычно, когда в номере меняется партнер или осваивается что-либо новое, номер ставят на репетиционный период, иногда на год, а то и больше. Но тут стало известно, что через три дня в Челябинске начинает работать Владимир Дуров, а коверных нет. И я решил, что уж если испытания, то испытания: подготовиться с Мочаловым за эти три дня. И если справится, значит, будем работать.

Мы репетировали с ним день и ночь, отрываясь на несколько минут, чтобы перекусить. Нам никто ничего не говорил, только осторожно следили за нашей работой, и я чувствовал, как все - и артисты, и директор, и сам Владимир Григорьевич Дуров - волнуются. Вечером, перед выступлением, Дуров подошел ко мне, положил руку на плечо и сказал:

- Я слышал, что у тебя с Мочаловым хорошо идет...-

И я понял, что он меня ободряет, старается внушить уверенность.

Когда мы вышли на манеж и сели на барьер, как полагалось по репризе, я заметил, что Мочалов одну руку держит другой и старается унять дрожь в обеих. Я положил ему руку на плечо, а издали нам улыбнулся Дуров. Мочалов успокоился.

Цирковая афиша

Я готовил с ним репертуар, который был у нас с Эмиpзиади. В репертуаре было несколько сатирических сценок на бытовую тему. В одной из них мы выходили на манеж, увешанные обувью; на каждом из нас висело пар по тридцать: столько мы износили, пока починили в мастерской одну пару. С этой репризы мы начинали. Она была не трудная и прошла хорошо. Партнер мой немного приободрился, а когда после первого отделения у нас в уборной столпился народ и все начали поздравлять, то он и вовсе воспрянул духом. После того как мы удачно отработали с аттракционом Дурова, поздравил нас и он. Из главка пришла телеграмма - благодарность за то, что мы подготовили сложную программу без отрыва от производства.