Друзья помогли мне уйти из Керчи

Друзья помогли мне уйти из Керчи, и я добрался до города Александровска. Здесь и застала меня Октябрьская революция. Здесь я вступил в Красную гвардию, в Первый Александровский батальон. Узнав, что я артист, мне поручили организовать агитбригаду. Нашел четырех артистов, реквизит сделали сами, добыли литературу и погрузились в специальный вагон-теплушку, который украсили агитационными плакатами, оборудовали "буржуйками" и нарами. И тронулись в путь. Тысячи километров проехали мы с этим театром.

Выступления наши принимались всегда очень горячо. В репертуаре у нас было много шуток, интермедий, коротких сцен. Я исполнял стихи и басни Демьяна Бедного. Они всегда имели успех. Но особенно нравились нашим зрителям репризы на "местные", то есть фронтовые, темы.

Так шли дни и месяцы. Наступил 1918 год. Когда кайзеровские войска, нарушив Брестский мир, начали быстро продвигаться в глубь Украины, а в середине апреля подошли к Перекопу, наш агитпоезд оказался в тылу врага. Разорвавшийся снаряд продырявил вагон. Взрывной волной меня бросило в угол вагона, я больно ударился головой и потерял сознание. Очнулся в будке стрелочника, от которого узнал, что спутники мои пошли в Керчь.

- И тебе надо уходить,- сказал стрелочник,- неровен час, застанут тебя здесь - худо будет нам обоим.

Я совсем пал духом. Несколько дней жил в каком-то забытьи. Положение мое было отчаянным, я впервые попал в такой переплет. Куда податься? - сотый раз спрашивал я себя.- Где найти наших? А тут еще, как на грех, я заболел, а стрелочник настаивал:

- Уходи!

Превозмогая боль в животе, поплелся я в Керчь. Не знаю, как добрался до дома. И вот я снова в родной халупе. Мать заплакала от радости. Отец начал что-то говорить, но его слова уже не доходили до моего сознания. Голова закружилась, ноги подкосились, и все кануло в темноту. Меня свалил брюшной тиф.

"Брюшняк" приковал меня к постели надолго. Но всему приходит конец, даже болезням - я начал поправляться. Мог уже, уцепившись за спинку кровати, два-три раза подтянуться на руках, мог пройтись по комнате, а потом, опираясь на палку, хотя и с трудом, едва переводя дыхание, начал прогуливаться и по городу.

С волнением и любопытством смотрел я на знакомые улицы. Вот и цирк. Фасад его разукрашен плакатами и афишами, а на них - знакомые фамилии: Маслюков, Донато, сестры Бескаравайные. Появится ли когда-нибудь снова на афише и мое имя? - с грустью подумал я. После этой прогулки я всю ночь не мог уснуть, все думал о возвращении в цирк. Но что делать? С каким репертуаром выступать? В ноябре немецкие оккупанты бежали из Крыма, но на смену им прибыли военные корабли и войска стран Антанты. Были меньшевики, теперь снова белогвардейцы. Это все одно и то же. Кого веселить? В кого пускать клоунские стрелы? Раньше клоун "стрелял" по взяточничеству царских чиновников, произволу полиции, казнокрадству сановников. Сейчас все перепуталось. Эти мысли не давали мне покоя.

Друзья рассказали мне, что винному коммерсанту Буланову белогвардейцы разрешили открыть в городе цирк. Буланову удалось собрать небольшую труппу. В ней известный полетчик Донато, клоун Сим-Маслюков с семьей и кое-кто еще.

- Так вот, Петруша, давай примыкай к нам,- сказал мне Маслюков, запивая жареный бычок вином,- мать поставила на стол это обычное угощение рыбаков.

- А репертуар?

- Да ты же говоришь, что работал в агитбригаде?

- Так то ж агитбригада.

- А разве то же самое нельзя делать и здесь?

- Так здесь же белые.

- Дело это рискованное, я понимаю. Но ведь ты и сам уже пробовал это делать. Керчане это помнят и спрашивают, будешь ли ты выступать. Конечно, репертуар агитбригады полностью сейчас исполнять нельзя. Надо придумать новый. Ты же сатирик. Вспомни Дурова. Он ничего не боялся.

У меня сжалось сердце, когда Маслюкоз произнес имя Дурова.

Вот спроси Даню,- продолжал Маслюков,- сколько раз вызывали его за язычок, сколько раз брали подписку, а он плюет на все.

- Вращаюсь в высшем обществе,- пошутил Донато.- Имею свободный доступ к генералам, адъютантам и всякой другой белогвардейской сволочи.