Прошло время, и мы снова собрались все в Крыму

Прошло время, и мы снова собрались все в Крыму. После поездки в Монголию Витя возмужал и как-то внутренне изменился.

А. Борисовская, П. Тарахно и В. Бортар

Я никогда прежде не замечал, чтобы он вспоминал своего отца. Он вел себя как родной сын и всегда называл меня батей. Но после возвращения мне показалось, что на душе у Вити как-то тревожно. Некоторое время я никак не обнаруживал то, что заметил, надеясь, что он сам мне все расскажет. Но Витя молчал. И однажды, после нашего выступления, я спросил его:

- Тебя никто не ждет после представления?

- Нет, хочу дочитать книгу.

- А может быть, лучше пройдемся по набережной?

...Мы сидели на парапете, прислушиваясь, как внизу, под набегающей и убегающей волной, тихо шуршит галька. Мы сидели рядом и молчали, сразу говорить не хотелось. Каждый думал о своем, не в силах оторвать глаз от лунной дорожки. Наконец я спросил Витю:

- Ты переписываешься с Борисом Александровичем? Витя быстро повернул голову:

- А что?

- Да так, ничего, я просто спросил... Мне хотелось, чтобы ты с ним переписывался, он же твой отец, и забывать его не надо.

- Вчера получил письмо из Ленинграда,- сказал Витя,- у него какая-то драма в семье. Жена уехала с военным, оставила ему сына Владика. Это ведь мой братик...

Я почувствовал, как Витя переживает.

- Знаешь что, пусть-ка Борис Александрович приедет сюда и погостит у нас. Встретитесь, поживете вместе, поговорите. А столоваться будете у нас.

- А с мамой-то ты говорил, батя?

- Не говорил еще, но, думаю, и она согласится. Ты вот что, давай-ка телеграмму отцу, приглашай, пока мы в Севастополе. С Владиком ему, конечно, ехать трудно, пусть оставит у брата. Я видел, как оживился у Вити взгляд. По дороге домой он весело забежал на телеграф.

Через несколько дней Борис Александрович приехал. Вечером он с удивлением смотрел, как Витя работает на манеже, и радовался, когда ему бросали цветы. Глядя на наше с Борисовской выступление, он от души смеялся.

Все наладилось без особых осложнений. Днем мы репетировали, а Борис Александрович был на пляже, после репетиции за ним заходил Витя, и мы все четверо садились за стол, а после обеда расходились, кто куда хотел. Вечером - представление, а потом беседы за ужином. Борис Александрович прожил у нас месяц и, довольный сыном, вернулся в Ленинград.

Жизнь шла своим чередом. В 1940 году Вите исполнилось двадцать лет и он должен был идти, наконец, в армию. Вместе с ним в военкомат пошли Миша Абакаров и Володя Кузнецов. Там они заявили, что все трое хотят идти в танкисты. На другой день в севастопольской газете появилась заметка "Три артиста - три танкиста" и фотография каждого.

А в один из вечеров в цирке, после представления, на манеже установили стол, покрытый красным сукном, и устроили торжественные проводы призывников. Те радостные и улыбающиеся сидели в президиуме. Ребят поздравляли, желали им быть хорошими бойцами, дарили подарки, просили не забывать друзей, писать. А потом, после торжественной части, был дан в их честь бал с танцами под цирковой оркестр. Все веселились, но нам было грустно, и Анна Николаевна даже всплакнула. Мы с ней на этом вечере решили, что товарищам Вити будем писать письма так же, как и родному сыну, и помогать во всем, что потребуется.

Перед самым отъездом Вити я получил телеграмму, что у моего отца угрожающе ухудшилось здоровье - уже десять лет, как он лежал в параличе. Витя выкроил немного времени и на один день съездил в Керчь попрощаться с дедом, который тоже успел полюбить его. А проводив Витю в армию, поехали в Керчь и мы с Анной Николаевной и приехали вовремя - отец умер на наших руках.

Началась зима. Мы жили от письма до письма, аккуратно всем троим посылали одинаковые посылки. Чувствуя нашу печаль, ребята присылали нам фотографии и бодрые, веселые письма. Прошло полгода их службы, а я так соскучился, так захотел повидать Витю и ребят, что попросил Главное управление цирков направить нас на работу в Минск: оттуда недалеко до городка, где они служили.

Получив разрешение и пропуск, я в первой половине июня поехал в часть. Командиры, с которыми я говорил, хвалили наших ребят, и это наполняло меня гордостью. Я провел с ними сутки. Но потом, когда ехал обратно, смутная тревога охватила меня: что-то неладное было на дороге. Но что - понять было трудно.