Замерзшую, продуваемую холодными ветрами Волгу мы "форсировали" около трех часов

- Замерзшую, продуваемую холодными ветрами Волгу мы "форсировали" около трех часов. Перебравшись на другой берег, мы вышли к небольшому рыбачьему поселку. Нас накормили, обогрели, а мы устроили импровизированный концерт. Небольшая изба-читальня была полным-полна народу и все-таки не могла вместить всех желающих. Пришлось, несмотря на холод, открыть окна, чтобы не попавшие в помещение могли хотя бы слышать. Нашим концертом остались довольны. Узнав, какой долгий предстоит нам путь, нам дали на дорогу продуктов.

Ранним утром следующего дня мы двинулись дальше. Наш путь проходил глухими степями. А тут еще началась метель. И вскоре мы уже ничего не видели. Шли наугад. И вдруг в сумерках издалека до нас донесся глухой голос:

- Вправо, вправо, не идите прямо, провалитесь. Лед над треснут.

Мы послушались голоса, изменили направление и скоро в темноте, сквозь снег, стали различать свет, откуда доносились голоса.

Наконец мы увидели человек восемь с зажженными факелами. Это оказались рыбаки. Они спасли нас от смерти, однако, когда мы приблизились, стали нас недоверчиво разглядывать и расспрашивать. Тогда везде ловили шпионов, парашютистов, диверсантов. Мы объяснили, кто мы, откуда и куда идем. Нас выслушали, но все же не поверили. Один рыбак так прямо и сказал:

- Здорово научились говорить по-русски, шпионы проклятые.

Нас окружили и повели в барак, где жили рыбаки. Там спросили:

- Оружие есть?

- Есть,- ответил я,- мы сами и есть оружие. Стреляем по фашистам словом. Говорим же, мы - артисты. Вот наши документы.

Документы посмотрели, но для верности велели показать какой-нибудь фокус. Я тут же достал платок, завязал его, и он сам собой, на глазах "у изумленной публики", развязался. Это произвело впечатление. Не давая зрителям опомниться, Борисовская тут же спросила меня:

- Я слышала, что у вас родилась маленькая собачка?

- Да,- отвечал я,- но не знаю, как ее назвать. Борисовская подумала и сказала:

- Назовите ее "Гитлер".

- Что вы! Моя собачка обидится.

Все присутствующие, а их было около сорока человек, дружно захохотали.

Нам поверили. Но мы решили сразу же, хотя и были очень голодны, дать настоящий концерт. Он длился часа полтора, и зрители после каждого нашего номера говорили:

- Вот это цирк! Вот это здорово!

Потом нас накормили рыбой, напоили чаем и уложили спать. А утром мы вновь отправились в дорогу. Рыбаки качали головами, глядя нам вслед,- впереди на сто пятьдесят километров не было ни одного селения.

Через несколько часов пути, когда силы были на исходе, мы шли, поддерживая друг друга. И очень обрадовались, увидев у дороги скирду. Зарывшись в нее, мы заснули. Но Анна Николаевна спала как-то беспокойно, а наутро у нее начали болеть спина и ноги и что-то кололо в боку. Она с трудом поднялась и почти не могла идти. Мы повели ее под руки. Ох и трудная же это была дорога!

К вечеру мы заметили на горизонте огонек. Из последних сил, но решили дойти до него - а что было делать? Все равно ночевать в открытом поле не будешь. Наконец мы дотащились до селения, которое носило необычное название "Черный рынок". Опять нас расспрашивали и допрашивали, опять проверяли документы. Убедившись, что мы не диверсанты, к нам отнеслись по-дружески. А узнав, что среди нас есть больная, сбегали за доктором.

Мы же пообещали им концерт и обрадовались, узнав, что в поселке есть клуб и пианино. Чтобы не подводить товарищей, Анна Николаевна решила выступать. И мы дали настоящий двухчасовой концерт с антрактом.

И снова нам предстоял тяжелый путь. Чтобы набраться сил, мы задержались в этом месте на три дня, тем более что и Анне Николаевне надо было хоть немного отлежаться. А через три дня жители города проводили нас до окраины и долго махали нам платочками. И опять степь, и на многие километры не видно жилья...

И наконец привал. На этот раз мы остановились в калмыцкой деревне, где никто почти не понимал по-русски, и мы знаками объясняли, что нам надо поесть и выспаться. Наконец нас поняли, отвели всех в один дом. А сами, как мы потом узнали, собрались в другом и прокараулили всю ночь. Понять было трудно, но они нас приняли не то за разбойников, не то за нечистую силу, потому что, глядя вслед, они все повторяли: "Шайтан! Шайтан!"

В другой калмыцкой деревне, до которой мы дошли к концу дня, нашелся один, кто говорил немного по-русски. Узнав, что мы артисты, он не спрашивал наших документов, а созвал всех жителей на концерт. Мы пели и исполняли ант-ре, играли, но кроме него, никто ничего не понимал. Только всякие клоунские штучки, вроде топтания шляпы, вызывали смех и оживление. Понравились и фокусы, которые я им показывал. Но за весь концерт не раздалось ни одного хлопка.

Я думаю, они просто не знали, что надо аплодировать. Выступления наши им, видимо, пришлись по душе, судя по радушию, с каким они угощали нас вареной бараниной и калмыцким чаем, который, к сожалению, мы глотали с трудом. К такому напитку надо привыкать с детства: плиточный чай кипятится в молоке, потом добавляется бараний жир и соль. Впрочем, чтобы не обидеть хозяев, мы пили. И действительно, почувствовали себя намного бодрее.

Опять мы в дороге, опять бредем, не встречая ни одного человека. Подул ветер, пошел снег, и Анне Николаевне снова стало плохо. Идем уже второй месяц.

Особенно трудным оказался последний переход. Мы шли пять дней и ночей, не встретив ни живой души, ни селения. Наши ноги и руки были обмотаны тряпками. Мы берегли продукты, которые нам дали в дорогу на последнем привале, воду пили маленькими глоточками и только тогда, когда уже нельзя было терпеть. Иногда просто ели снег. Но Анне Николаевне его, конечно, не давали. Мы шли почти не останавливаясь - в движении было наше спасение.

Наконец впереди показался какой-то темный предмет. Шаги ускорились сами собой. И вот уже мы различаем очертания товарного вагона, еще через несколько минут видим работающих людей. Это означает - спасены. Мы вышли на строительство дороги Кизляр - Астрахань. И вышли как раз вовремя, потому что рабочие собирались ехать в Кизляр. Нас, конечно, взяли с собой.

И вот за много дней пути мы впервые не идем, а едем. В вагоне топилась печь - и ощущение ее тепла я тогда, наверное, не сравнил бы ни с каким другим благом.

Когда мы добрались наконец до города и вышли из вагона, то растерялись: куда идти? Не долго думая, я предложил отыскать городской театр. Добрались до какого-то клуба, где, как нам сказали, играет Армавирский театр. У кассы сложили свои узелки и стали ждать кого-нибудь из администрации. Наконец вышел директор Армавирского театра - ба! Да это Окопов! Он увидел меня, узнал, и мы бросились друг другу в объятья. С Окоповым мы были давно знакомы. Он начал было меня расспрашивать. Я же почти ничего не мог сказать от волнения и только показал жестами на себя и своих спутников, на совсем терявшую силы Анну Николаевну.

Нас сейчас же повели за кулисы, где мы бросили в углу пожитки и пристроились к печке. Сидели в полуобморочном состоянии, еще не веря в спасение, а мимо нас сновали нарядные маркизы и графы - после всего перенесенного это могло показаться бредом или галлюцинацией.

Пришел Окопов, извинился, что занят, и сказал, что приедет к нам после спектакля. А через час нас пригласили в просторную гардеробную, где был накрыт стол. Мы не верили своим глазам. К нам стали подходить уже переодетые в обычные костюмы актеры, знакомиться. И вот тут, за столом, мы и рассказали о нашем трудном путешествии. Пережитое было еще таким близким, что голоса рассказчиков иногда предательски дрожали, а слушатели доставали платки.

Когда мы немного пришли в себя, нам дали возможность устроить три концерта, и они прошли при переполненных залах. Потом я и Анна Николаевна выехали в Баку, наши же попутчики, как и хотели,- в Тбилиси.

В Баку нас встретили не только радостно, но и удивленно: все знали, что мы идем из Астрахани пешком. Пятьдесят дней пути по почти безлюдным местам - откровенно говоря, нас уже никто не ждал. В Томске тоже знали, что мы пошли пешком, несколько раз запрашивали, но, естественно, никаких сведений о нас сообщить не могли. И тем большей была теперь радость. Да и друзей у меня в Баку было немало. Нам приносили одежду и обувь, нас старались снабдить всем, чего не хватало. По распоряжению Комитета по делам искусств Азербайджанской ССР нам сшили два костюма для выступлений, а также теплые пальто, выдали обувь. Анну Николаевну определили в лучшую больницу - у нее было тяжелое воспаление легких. Трудно понять, как она держалась все эти страшные дни. Сколько духовных сил было в этой женщине! Я думаю, что во многом ей помогло сознание, что она должна дойти, что у нее сын на фронте.

О Вите мы ничего не знали, и беспокойство за него не оставляло, нет, но как-то отодвигало все наши дорожные страдания. Мы думали о нем постоянно, на коротких привалах только о нем и говорили.