Владимир Михал. Безмолвный кларнет (Перевод с чешского Е. Аникст)

Полда Микеш мчался в фургон капельмейстера Юркала. Споткнувшись впопыхах о ступеньку, он так растянулся в своей роскошной голубой униформе на полу фургона, что на столике посуда зазвенела.

- Инструмент пропал, - выпалил Полда, перепуганный, как загнанный заяц.

Юркал вынул свои огромные карманные часы, которые могли украсить любую башню, и никто не усомнился бы, что они начнут отбивать время звоном колокольным, взглянул на них и ответил:

- Через пятнадцать минут сбор.

- Но у меня нет кларнета, - завопил Полда Микеш.

- Через пятнадцать минут сбор, строго повторил Юркал, ибо в деловых отношениях для него и брат был не брат. А Полда братом ему не приходился. Впрочем, подобных проделок во время гастролей хватало с избытком, и капельмейстера отнюдь не взволновал случай Полды Микеша.

Полда помчался назад, в фургон музыкантов. Он уже который раз открыл черный футляр. На него взирала пустота, а голубая бархатная, изрядно потрепанная подкладка словно глумилась над ним. Бедняга перерыл свой армейский чемоданчик, сбросил с нар соломенный тюфяк, распорол его сбоку по шву и с трогательной безнадежностью запустил в него обе руки почти по плечи. Опустившись на колени, он пошарил в соломе, затем вскочил и стал топтаться на тюфяке, но, сообразив, что ботинками можно раздавить кларнет, разулся и в носках исполнил на тюфяке воинственный танец. В голубой униформе с серебряными эполетами он был неотразим. Полда стащил матрац соседа и продолжил на нем свой танец, затем побросал на пол остальные тюфяки. Солома хрустела и шипела под его ступнями. А кларнета нет как нет. Он станцевал на матрасах своих товарищей чардаш, кадриль, беседу, гавот, мазурку и характернейший бенгальский танец, который ошеломил бы даже самого неистового дервиша или вождя индейского племени. К счастью, его соседи не видели весь этот кавардак. В их чемоданы Полда заглянуть не мог - они были заперты на замок. Несчастный кларнетист то садился на корточки, то вставал и уже три раза отодвигал и придвигал стол. Кларнет как в землю провалился.

Минуты летели, срок сбора неумолимо приближался.

Полда, в отчаянии, еще раз открыл шкаф и стал как попало швырять в кучу пиджаки и куртки, не щадя и парадную одежду. И вдруг к его ногам упал старый дамский зонтик, бог весть как попавший в шкаф музыкантов.

Полду тут же осенила спасительная идея. Несколькими движениями он отвинтил ручку зонта, связал растрепанный шелк шнуром, уложил изуродованную вещь в бархатную колыбельку черного футляра и захлопнул крышку. Затем он поспешно смахнул с рукавов солому, на всякий случай провел рукой по волосам - не застрял ли в них какой-нибудь колосок, обулся и выбежал из фургона.

Музыканты ждали. Время сбора давно прошло. Полда тут же присоединился к ним, а Юркал, который как раз опускал в карман часы, бросил на него строгий взгляд.

Что ж, катастрофу на несколько минут удалось оттянуть, однако Полда с ужасом думал о том, что будет дальше. От страха у него свело живот, и выглядел он, как самый печальный Пьеро на свете.

Музыканты поднялись на свой высокий балкон над главным входом на манеж.

Полда шел шагом осужденного, который, еле передвигая ноги по ступенькам виселицы, входит прямо в царство небесное намного раньше, чем положено.

Он сел на свое место, но, разумеется, охоты открывать футляр у него не было. Остальные музыканты уже вынули свои инструменты, кларнет-а-пистон освободился от черного чехла, подали голос скрипки, забурчал контрабас, только незадачливый кларнетист сидел неподвижно, устремив отчаянный взор в пустоту. Капельмейстер Юркал скользнул по нему взглядом, и Полда поднял свой футляр. Со словами: "Пронеси господи!" - он открыл крышку и вынул... зонтик.

Его ближайший сосед Войта, играющий на корнет-а-пистоне, вытаращил на него глаза, а Полда только прошипел:

- Не глазей на меня, а то заметит!

Войта, совершенно зачарованный увиденным, уставился перед собой, но взгляд его то и дело возвращался к зонту.

Юркал взглянул на ярко освещенный манеж. Директор, издали махнув рукой, подал знак, что пора начинать. Капельмейстер постучал смычком по пульту, все подняли инструменты, и Полда всунул в рот конец зонта. Войта, ошарашенный до последней степени, не мог отвести взора от сего предмета. Даже живая кобра вряд ли могла так заворожить его.

Тем временем Полда сосал грязный конец зонта с такой самоотверженностью, с какой, можем вас уверить, никогда не смаковал даже леденец на храмовом празднике. Пальцы его скользили по черному шелку, словно нажимали клапаны, он втянул голову в плечи, укрывая свой новый музыкальный инструмент за пультом.

Играли? Да, играли! Однако Юркал был капельмейстер и слух имел капельмейстерский. Он сразу уловил безмолвие кларнета. Но из-за пульта виднелся только лоб кларнетиста. Юркал встал на цыпочки и вновь метнул свой строгий взгляд на Полду. Однако тот при всем желании не мог сделать больше того, что делал. Зонтик просто молчал, а музыкант все ниже опускал голову за пульт.

Зал быстро наполнялся, и Полда переживал мучительнейшие минуты. И, вдруг решившись, он положил зонтик на пол, поднялся и... запел. Музыканты ахнули от удивления и чуть было не перестали играть.

Только капельмейстер Юркал сохранил присутствие духа. Он смотрел как сатана, ел глазами Полду и заиграл на скрипке громче, чтобы дать возможность оркестрантам прийти в себя. Оркестр продолжал играть, а Полда - петь. Его голос разносился вокруг, поднимался под купол цирка и звучал в каждом углу шапито. С каждой песней певец обретал уверенность, и его пение казалось уже вполне уместным в этой обстановке. Больше того, музыкант пел хорошо, голос у него был отличный.

Наконец оркестр смолк.

Полде казалось, что он пел двадцать четыре часа. Юркал отложил скрипку и двинулся было к кларнетисту, чтобы объясниться с ним, но тут снизу прозвучал рожок, извещавший о начале номера, и оркестр немедленно заиграл галоп. На манеж выбегали лошади. Теперь Полда уже не решался петь - лошади с непривычки могли напугаться. Он сидел растерянный, но вдруг сунул руку в карман, вынул гребенку, обернул ее бумагой и стал подыгрывать оркестру. Немного спустя на ступеньках показалась голова клоуна Фридолини. Он протягивал снизу кларнет. Полда с блаженным выражением на лице схватил свой инструмент. Оказалось, злополучный кларнет утащил сынишка клоуна. Полда только рукой махнул. Он стиснул кларнет, сунул его в рот и заиграл так, как никогда в жизни не играл.

В антракте, когда Юркал отчитывал Полду, к ним поднялся директор цирка. Он взял Полду за локоть и сказал:

- Гуд, Микеш, гуд! Умей хорошо петь. Антракт можно опять пой. Но на представлении лучше играть.

Полда воспрянул духом, а капельмейстер больше не сказал ему ни слова.

На этот раз все обошлось, и Полда стал известным и, по-видимому, единственным певцом в цирковом оркестре.

А зонт он хранил как талисман и даже привез его домой на память.