Владимир Михал. Кобыла на трапеции (Перевод с чешского Е. Аникст)

Из музыкантов мы перешли в клоуны. Вся семья. Только моя жена не малевала себе огромного белого рта и не надевала бумажный нос. А все остальные обзавелись клоунским гардеробом - штаны словно два лодочных мешка, фраки с пятьюдесятью фалдами и потайными карманами и ботинки как огромные хлопушки для мух.

Стоило нам накраситься белой краской, как дядя тут же говорил:

- Вот теперь вы при полном параде, с такой рожей можно людей смешить, только держитесь серьезно - так смешнее.

Раскраситься, как индеец перед битвой, особого труда не составляло, а вот отмыться было не так-то просто. Каждый день от красной краски щеки у нас походили на райские яблочки, и приходилось изрядно попотеть, чтобы эту краску смыть.

Но такова жизнь! Каждому свое! Мы выходили накрашенные как чучела, пинали друг друга, а люди от восторга хлопали себя по коленям - есть, дескать, на свете и похлеще дураки, чем мы.

Однажды, когда мой отец понял, что его остроты всюду приелись и уже не смешно, когда дяди падают один через другого и пинают друг друга по заду гигантскими ботинками, его осенила блестящая идея: "Высшая школа верховой езды клоунов на клоунской кобыле". И с тех пор эту кобылу изображал я со своим братом.

Боже милостивый, это легко сказать, а бегать вокруг манежа в мешке связанным, как арестант, да еще при этом вся клоунская семья лупит тебя по спине - уф! - это была, скажу я вам, настоящая каторга. Пот лил с нас градом, и ноги еле двигались. А отец, заслышав аплодисменты, входил в такой раж, что еще поддавал нам, а мы уже были при последнем издыхании. А сказать ему об этом не смели, чтобы не обидеть его кровно: он не сомневался, что это была его самая остроумная идея. Старик чувствовал облегчение; его остроты уже не играли главной роли в нашем выступлении. Он воспрянул на старости лет; ему уже не приходилось извергать фонтан несусветной чуши: пан Иоанн, позвольте вам сказать... и т. д. и т. п. - и продолжать трещать без умолку - загорись шапито, он и то не заметил бы - или отпускать довольно щекотливые остроты о том, как однажды неистовый атеист напустил на нашего священника жаждущих телят...

Теперь он больше двигался, и, честное слово, это было куда смешнее. Клоуны разбегались, пытаясь вскочить на мчавшуюся кобылу - на меня с братом, - но неудачно; то перелетая через нее, то падая в опилки мордой. Знаю, знаю, нынче к клоунам предъявляют другие требования, но Чаплин тоже начинал с того, что кидал торты с кремом в лицо партнеру - и какой был успех! Кстати, следует отметить, что это были отнюдь не худшие номера, и зрители от души веселились.

Однажды - мы ездили по свету с полотняной кобылой уже более двух лет - мне в штанину залезла оса. Милые мои! Я смирный, как ягненок, но с осой в подштанниках, посочувствуйте, люди добрые, выступать не привык. Дала мне жару эта бестия! Я находился позади и держал брата за бока. Так мы изображали лошадь. И вдруг в своей полотняной темнице я заорал словно сумасшедший, стал брыкаться, как стадо мустангов, гонять брата вокруг манежа; я падал с ним в опилки, пытаясь просунуть руку в штанину и раздавить проклятую осу. Но она уже так нажалила мне задницу, что та огнем горела. Брат, ни о чем не подозревая, мчался вперед и тянул меня за собой, а я позади него корчился от боли и орал, а зрители животы надрывали от смеха, аплодировали, кричали, хохотали до упаду. А я, продолжая бороться за жизнь свою с этой чертовой осой, ничего не замечал.

Наконец я раздавил ее, да слишком поздно. Я сдвинул переднюю часть кобылы обеими руками, раскрыл своего брата, и мы убежали с манежа, а за кулисами я вылетел из мешка и опустил искусанную часть тела в кадку с водой для лошадей.

Сижу я так, с глазами, полными слез, держу штаны в руках, и тут ко мне подходит вся наша семья, словно иностранная делегация, и мой отец, главный клоун, снял бумажный нос и произнес растроганно:

- Пене, балбес, это был экстра-номер! Я всегда считал тебя дураком, но, гляди, какой ты мировой номер отколол. Публика от восторга едва не разнесла шапито. На день штаны и беги кланяться, пусть посмотрят, как выглядит задняя часть замечательной кобылы. Поцелуй меня, оболтус, а если тебя прохватил понос, не беспокойся, поклонись, и успеешь прибежать назад.

И только тогда я сообразил, что и впрямь получилась отличная шутка: кобыла стала частями проваливаться, выкручиваться и распадаться на две половины, каждая из которых тянула в свою сторону, а к тому же мы с братом орали под мешковиной; вернее, орал я, а он с перепугу от меня удирал. Брат признался, что струсил, считая, что я рехнулся и что в этом мешке нам придет конец.

С того вечера отец выделял меня из всей семьи и с гордостью говорил, что это он воспитал меня, что я не подвел его, что наконец он вознагражден за труд, потраченный на этого олуха. А я, разумеется, не признался, что моей заслуги тут не было, что все сотворила оса в моих штанах.

Директор цирка сразу заказал новую афишу - "Коронный номер. Шальная лошадь! Представление, насмешившее всю Европу!"

Отец отправился в дирекцию и заявил:

- Если всю Европу, так это стоит денег!

И нам тут же повысили плату.

Однако у меня было смутное чувство, что без осы номер с двойной кобылой проходит без блеска, мне не удавалось так естественно брыкаться. Увы, в моем исполнении не было искры, вспыхнувшей благодаря жалу осы.

Но это не стало вершиной карьеры нашей клоунской кобылы. Карьера ее продолжалась еще лет пять. За это время мы со своим номером исколесили почти всю Европу и доехали до Царьграда. Мы с братом предвкушали встречу с турецкими баядерками и мечтали о гареме, где на танцовщицах накинуты только прозрачные покрывала, а на животе блестит золотой пояс с бриллиантами.

Но отец не спускал с нас глаз, и мы должны были как следует потрудиться в кобыльем одеянии, прежде чем отправиться на поиски какого-либо сладкого турецкого таинства.

Однако при первом же представлении в Царьграде случилась неприятность. Перед нами выступал укротитель медведей. Был у него старый косматый Пепик. Ветеран цирка. Ветерану уже и намордника не надевали - зубов у него мало осталось. Ему натягивали кожаные рукавицы на лапы, чтобы он мог бороться с добровольцами из публики. А так как желающих среди зрителей не оказалось, то против медведя вышел наш цирковой плотник, который сидел наготове за ширмой, и дал медведю положить себя на лопатки. Все шло гладко, как говорится, без сучка и задоринки, не считая того, что медведь не пожелал уйти с манежа. Мы с братом уже бежали в луче прожектора, скакали в кобыльем мешке туда и сюда, били ногами, а медведь стоял как вкопанный, и укротитель тщетно тянул его за цепь, уговаривая пойти с ним. Топтыгин глядел на нас как зачарованный и не двигался с места. Вдруг брат остановился и громко сказал мне:

- Пене, медведь нас за лошадь принял, сейчас он на нас пойдет!

И впрямь этот смирнейший добряк, который от лени вряд ли когда потерся шкурой о столбик, вдруг рванулся из рук укротителя, так что тот с ног свалился и - ррррррр - бросился на нас! Брат завопил, подпрыгнул и рванулся к большому столбу. А руки-то у него в мешке, и никак он не мог за столб ухватиться. Но от страха, что четвероногий олух сожрет нас на ужин, мы каким-то чудом полезли по столбу. Это, скажу вам, было зрелище! Представьте себе, как полотняная кобыла, составленная из двух испуганных циркачей, лезет на самый верх шапито. Однако медведь лазит лучше человека. И наш космач Пепик полез за нами. Зрители считали, что все идет по программе, гикали и хохотали, аплодировали и кричали, а из нас почти дух вон. Медведь лез за нами по пятам - едва меня за ногу не ухватил. Тут братец заорал: "Держись крепче за мой пояс!" Я вцепился в него как клещ, а брат - гоп! - и вскочил на висевшую трапецию. Как он за нее ухватился, как мы висели и как все выглядело - до сих пор в толк не возьму. То было зрелище на диво! Сломанная кобыла на трапеции! Такого еще никогда не видывали!

Я висел под братом на подтяжках, а он кричал, что не удержится, что мы сорвемся и костей не соберем. Но тут нас начали потихоньку спускать, а люди от хохота едва с лавок не попадали. Однако медведь слез первым и поджидал нас внизу; пришлось трапецию с нами подтянуть немного вверх. Мы оба от боли стонали. Еще минута - и мы бы сверзлись. Но тут прибежал укротитель с горящим факелом, и, когда он почти всунул его в пасть своему строптивому питомцу, тот опомнился и покорно пошел в клетку. Когда нас спускали вниз, полумертвых от потери сил, мы все же слетели с нескольких метров и очнулись только в царьградской больнице.

Так что в тот раз в гарем мы не попали, но в больнице за нами ухаживала очаровательная сестра, и ее ласки вполне заменили мне нежность всех баядерок.

Мало-помалу пришел конец нашей клоунской кобыле. Одним словом, она дожила до преклонных лет, и ее надо было чем-то заменить.

Теперь у нас клоунский мотоцикл. Но это уже другая история.