Владимир Михал. Под градом ножей (Перевод с чешского Е. Аникст)

Господа, был у нас один удивительный, необычайный, изысканный номер. Американцы, привычные ко всякого рода экстравагантностям, не очень-то интересуются номерами, в которых нет риска или опасности для жизни.

Гала-номер может обеспечить успех всего турне, но может так все испортить, что потом уж дела не поправишь. Наша труппа показывала в Америке несколько первоклассных номеров, и в одном из них под именем Джон Мороус выступал мой брат Пепа, хотя мы испокон века были Мороусовы.

Я играл в оркестре на скрипке, а брат метал ножи в свою партнершу Руженку Павкову из Прахатиц. Вряд ли вы ее знаете. В цирке она была известна под экзотическим именем Розалии Пав. Брат всаживал ножи вокруг нее так, что только звон стоял! Не по мне было это зрелище, я всегда отворачивался; и, только заслышав заключительные фанфары, понимал, что все обошлось.

Красавица Руженка стоит как принцесса с распущенными по плечам волосами, а напротив нее брат, словно Вильгельм Телль или гордый "тореадор, смелее в бой...", и - бац, бац - ножи так и свистят в воздухе, вонзаясь вокруг Руженки, чудом не пришпиливая ее кожу к доске.

Последний нож брат кидал с завязанными глазами и всаживал его прямо над ее головой. Я никак не мог понять, откуда у него столько хладнокровия. Правда, Мороусы не трусы, но чтобы каждый вечер бросать ножи, да еще в такую красавицу, надо иметь особый характер, и, видимо, брат им обладал.

Вы только представьте себе! Завязывают ему глаза, барабаны выбивают дробь - тра-та-та, - брат кланяется, берет нож, взвешивает его в руке, словно заклинает, подносит к губам, и лицо его становится непроницаемым, как маска. Он сосредоточивается, в цирке тишина, словно там никаких зрителей и нет. А у них просто дух захватывает, и им так же страшно, как и мне.

Джон широко расставляет ноги... и - хлоп! Нож сверкает в воздухе... - бац! - и вонзается в дерево на глубину пальца, в двух сантиметрах над головой Руженки. Бррр! Ну и везло же им! Сколько раз я уговаривал Руженку бросить это дело, пока не случилось беды. Просил брата не кидать ножа над ее головой, уж лучше метать в подброшенное яблоко. Пепа лишь усмехался, а однажды сказал:

- Пойми, Арношт, с этим можно выступать только на ярмарке в Прахатицах, а не по свету разъезжать. На всем земном шаре только четыре человека умеют это делать. А у зрителей выступает гусиная кожа. За гусиную кожу они и платят. Хотят страх испытать. За несколько геллеров, что они отдают у входа, хотят, чтобы их попугали. Больше об этом ни слова. Ты думаешь, я бросаю ножи в Руженку ради удовольствия? Когда беру последний нож, у меня сердце к горлу подступает и нервы натягиваются, как струна. А тут еще ты со своими уговорами. Я ведь тоже человек.

Он ушел очень мрачный и подавленный.

Больше я об этом не заговаривал. Приехали мы в Балтимору со своим гала-спектаклем. Вывесили афиши, на которых среди блестящих ножей красовалась Ружена больше чем в натуральную величину. Это был самый рискованный номер. Розалия Пав была ослепительна, как солнце, волосы ее сияли, словно лучи. Короче, - неотразима.

Однажды брат, как всегда, метал в нее ножи, только перестук шел. И вот остался последний нож. Я уже машинально отвернулся, барабаны затрещали, но вдруг из публики раздался женский крик: "Стоп!"

Такого еще не бывало. Все повернулись на голос. Я подумал, что у какой-нибудь американской дамочки, прошу прощения, нервы не выдержали. Но в первой ложе поднялась с места удивительно красивая женщина, грациозно перескочила через барьер манежа и сорвала платок с глаз Джона. Мы не сомневались, что она из американской Армии спасения либо из какого-нибудь общества защиты женщин - вы же знаете, что у них там полно всяких их них ку-клукс-кланов. Нравы в Америке этой всякие.

Однако дама подала Джону его самый тяжелый нож, подошла к Ружене и за руку вывела ее из окружения блестящих лезвий. Затем сама заняла ее место и среди гробовой тишины громко сказала: "О′кэй, Джонни!" - бросай, мол, в меня этот нож, только с открытыми глазами.

Мы все смотрели на них, вытаращив глаза. Это, я вам скажу, было зрелище! Пепа трижды поднимал руку и трижды опускал.

Красотка была чуть выше Ружены, голова ее как раз кончалась на линии, куда обычно вонзался последний нож.

Пена понимал, что должен бросить нож, иначе сорвет гала-представление, и завтра об этом раструбят все газеты. Я издали видел, как он покрылся потом, он, лицо которого всегда было словно маска. Видно, душа у него в пятки ушла.

Джон вновь поцеловал нож, вытянул руку и... но тут к нему подскочила Ружена, выхватила нож, оттолкнула его, отставила ногу и - бац! Нож просвистел в воздухе... - дзинь! - и со звоном закачался над головой красотки. Еще секунду стояла гробовая тишина. А потом поднялся такой содом, что шапито только чудом не обрушилось.

Да, господа! Вот это был номер! Такого турне у меня больше в жизни не было. Билеты брали с боя, и Ружене приходилось метать последний нож в Джона.

Надо сказать, каждый вечер после представления у нашего Пепы нервы сдавали.

Ружена осталась в Америке. Она вышла замуж за порохового короля, который, увидя Розалию на афише, больше чем в натуральную величину, сразу без памяти в нее влюбился.

Вспоминая о ней, ребята говорили:

- Если только Ружене вздумается бросить нож в своего порохового короля, тут ему и крышка!