Бернар Клавель. Хлыст (Перевод с французского Н. Кудрявцевой)

Цирк братьев Зепино прибыл на площадь, когда утро было в разгаре. Поль Наневич увидел, как повозки появились на углу Главной улицы и Руанского шоссе и остановились перед табачной лавкой. Он подошел поближе. Была суббота, и вскоре с разных концов площади стали стекаться зеваки. Поль узнал среди них нескольких рабочих с кирпичного завода; неподалеку стоял старик Перес; в руке у него была продуктовая сумка, из которой торчали стебли лука-порея.

Старик Перес работал на обжиге кирпичей в том же цеху, что и Поль, только он занимался этим почти тридцать лет и кожа его стала одного цвета с землей. Он был и сухой, как земля, - даже в налитых кровью глазах не сохранилось ни капли влаги. Когда он моргал, казалось, вот-вот раздастся звук, похожий на скрип песка. Поль бесшумно подошел и качнул сумку, висевшую на руке Переса. Старик повернул голову и улыбнулся.

- Привет, Поляк.

Перес всегда так величал его. Поль знал это и тоже улыбнулся.

- Ну так что, - вновь заговорил старик, - пойдешь сегодня вечером в цирк?

Поль пожал плечами.

- Да разве это цирк! Бродяги какие-то.

- Настоящий цирк, только маленький. Вот и все.

- Так-то оно так, но уж больно жалкий.

- До войны они частенько сюда приезжали. Иногда у них даже бывали неплохие номера. Сейчас-то им, наверно, тяжелей приходится. Телевидение, кино - это все не очень им на руку.

Из трех довольно обшарпанных фургонов появились четверо мужчин и две женщины. За ними вылезли трое или четверо ребятишек и тут же затеяли ссору позади самого большого грузовика.

Зеваки обменивались мнениями главным образом насчет ветхости повозок и пышных форм обеих женщин.

- Если эти две работают на трапеции, есть за что заплатить!

- Или на канате...

- Не хотел бы я очутиться внизу.

Раздалось несколько хриплых смешков.

- А вообще-то, - заметил старик Перес, - они вроде нас. Им тоже нужно здорово гнуть спину, чтоб заработать три гроша.

Поль Наневич промолчал. Уже несколько минут он не отрываясь смотрел на одного из циркачей. Поль пытался получше его разглядеть. Но тот складывал на землю доски, которые один из его товарищей спихивал с грузовика, и Полю не удалось увидеть его лицо. Это был довольно высокий, широкоплечий, вероятно, сильный человек лет сорока с небольшим. На нем были голубые полотняные штаны, рубашка в черную клетку и забавная шапочка из бежевой шерсти, сдвинутая назад и открывающая высокий лоб. Из-за грохота сваливаемых досок и болтовни зевак Поль не слышал, что говорил этот человек, - вероятно, шутил с приятелем, потому что оба довольно часто громко смеялись.

- Видишь того, что укладывает доски, - произнес Поль, - я его точно знаю.

- Наверно, ты его видел в другом цирке.

- Не думаю.

- Иногда так только кажется. А потом - бывает, что люди похожи.

- Нет, я уверен, что знаю его.

- Ну поди поговори с ним.

Поляк заколебался, взглянул на старого испанца, потом опять на циркача и наконец произнес:

- Нет... Не стоит.

В нем происходила странная борьба: с одной стороны, его тянуло пойти поздороваться с циркачом, а с другой - почему-то хотелось бежать с площади, добраться до своей комнаты и запереться в ней.

- Ну что, - сказал Перес, - идем пропустим по стаканчику, мы ведь уже видели, как устанавливают скамьи. Знаем, что это такое.

Поль пошел следом за стариком в кафе на улицу Фюме, где они распили бутылку белого вина. Говорил старик. Он рассказал массу историй о том, каким был цирк до войны.

- Ты, - сказал он, - конечно, не можешь помнить это время так хорошо, как я, - ты был слишком молод, и потом в твоей стране наверняка не было цирков.

Полю нечего было возразить. Старик сел на своего конька - он говорил так же размеренно, как орудовал у печи кирпичами и формами. Поль слушал ого, не вникая в смысл. Перед ним неотступно стоял циркач, его фигура, его походка. Чем больше Поль думал о нем, тем большей преисполнялся уверенности, что знает этого человека. И не просто знает, а (долго и часто соприкасался с ним. Полю даже казалось, что это было не так уж давно. Он тоже старался вспомнить все, что знал о цирке, но хранил это про себя, предоставляя старому испанцу копаться в своих воспоминаниях.

Около полудня Поль вернулся домой и приготовил себе поесть. Он уже сел за стол, как вдруг услышал звуки корнет-а-пистона и барабана, доносившиеся с другого конца улицы. Он подошел к окну. По мостовой катил маленький грузовичок цирка Зепино; за рулем сидела одна из тех толстух, которых Поль видел на площади. В кузове играл оркестр из двух человек, мальчик в высоком черном цилиндре и помятом сюртуке гримасничал и выламывался, а четвертый циркач, едва музыканты замолкали, подносил ко рту рупор и объявлял о начале представления:

- Сегодня вечером, ровно в восемь, на площади...

Он говорил о международном цирке Зепино, о его зверинце, о королях эквилибристики, о короле жонглеров, о Зоро - короле хлыста...

Человек, которого Поль как будто знал, играл на барабане. Он был все так же одет, в той же шапочке на голове, и с высоты третьего этажа Поль не мог разглядеть его лицо. Да к тому же он низко пригнулся к барабану и, казалось, весь был поглощен игрой. На мгновение у Поля появилось желание сбежать по лестнице, нагнать медленно ехавший грузовичок... Однако он не сдвинулся с места. У него возникло то же ощущение, что и утром на площади, - внезапно все сжалось внутри, сдавило горло и грудь.

Поль опустился на стул и принялся быстро доедать обед. Вымыв посуду и наведя порядок в кухне, он отправился в кафе "Под платанами", куда ходил каждую субботу играть в шары. Там еще никого не было, и Поль уселся в увитой зеленью беседке. Силуэт барабанщика все время стоял перед его глазами. До самого вечера Поль не мог от него избавиться. Он никогда еще так плохо не играл в шары, и члены его команды были вне себя - из-за него они лишились трех даровых стаканов вина и ужина. Когда они, поев, встали наконец из-за стола, противники предложили им реванш, но Поль отказался.

- Мне нужно идти, - сказал он.

Это вызвало громкий смех и шутки. Поль улыбнулся, попытался было ответить, но тут же махнул рукой - такой поднялся гвалт.

Очутившись наконец один, Поль, вместо того чтобы повернуть на свою улицу, направился к площади. Он не знал, пойдет ли он в цирк; он даже не задавал себе этого вопроса - просто сила, с которой он не мог бороться, влекла его на площадь. Цирк был освещен десятком лампочек, болтавшихся на проводах. Купола не было. Лишь вокруг скамеек был натянут на кольях холст. Люди входили внутрь. Мальчишки пытались проскользнуть под холстом, но одна из циркачек следила за ними. Человек с рупором время от времени подносил его ко рту и произносил свою тираду насчет королей.

Поль подошел ко входу и попробовал разглядеть, что делается внутри. Он увидел только кусок арены, где человек, которого Поль как будто знал, завинчивал распоры турника. У Поля вновь появилось все то же странное чувство - ему хотелось одновременно и войти в цирк и бежать, точно вору. На секунду он пожалел, что не остался играть в шары, но эта мысль тут же исчезла. Он машинально сунул руку в карман и вытащил несколько монет, с минуту разглядывал их, потом положил обратно. Еще какое-то время он переминался с ноги на ногу и вдруг выкрикнул, словно кому-то в ответ:

- Э-э! Будь что будет!

Поль снова вытащил деньги и направился к входу.

Усевшись в первом ряду, он принялся искать глазами человека, которого как будто знал, но человек этот исчез; представление началось, а тот так и не появился.

Поль Наневич не слишком внимательно смотрел номера, сменявшиеся на арене. Он продолжал искать глазами человека в клетчатой рубашке и шапочке из светлой шерсти. Наконец в ту минуту, когда крошечная девушка покидала арену на велосипеде с одним колесом, ведущий программу объявил в рупор:

- А теперь выступает Зоро. Король хлыста, великий мастер лассо.

Поль сразу же узнал знакомую фигуру. Теперь этот человек был в черном трико и в широкополой шляпе; косынка, повязанная вокруг шеи, скрывала всю нижнюю часть лица. Между черной шляпой и черной косынкой только поблескивали глаза. Зоро раскрутил над головой лассо - оно раскачивалось справа налево, вперед и назад, поднималось, обвивалось вокруг его тела и снова взвивалось вверх.

Вот Зоро поймал одну из девушек внутрь вращавшегося узла лассо, потом подбежал к двери, положил веревку и взял протянутый ему хлыст. Это был очень длинный хлыст, и Зоро щелкал им вокруг себя. Конец хлыста успел обтрепаться, и после каждого удара серые хлопья медленно оседали и лучах света. При первых же ударах хлыста Поль подскочил, по спине его пробежали мурашки. Перед Зоро встала молоденькая девушка, и он ударом хлыста разрывал газеты, которые она держала в вытянутых руках, гасил свечу, подбрасывал вверх спичечную коробку, стоявшую у нее на голове. Человек этот был необычайно ловок. Когда же он рассек пополам сигарету, которую девушка держала во рту, его коллега взял рупор и крикнул:

- У Зоро, короля хлыста, не бывает промахов. Если среди зрителей найдется храбрец, пусть выходит сюда вместо этой девушки. Он не подвергается ни малейшему риску!

Весь зал пришел в волнение. Одни смеялись, других, казалось, пугала даже мысль о том, чтобы приблизиться к этому узкому, продолжавшему щелкать ремню. Голос продолжал:

- Смелей, храбрецу не придется держать сигарету во рту, он будет держать между пальцами, далеко от лица, лист газеты, сложенный в восемь раз. Сущая ерунда, уверяю вас!

Поль больше не управлял собой. Тело его двигалось, как бы повинуясь лишь голосу этого незнакомого ему человека. Его голосу или, быть может, взгляду того, другого, сверкавшему между чернотой шляпы и косынки.

- А-а! Господин храбрец! Браво, господин храбрец!

Человек с рупором разразился хвалебной тирадой, в то время как по толпе прошло волнение. Полю показалось, что он узнал голос старика Переса, выкрикнувшего:

- Браво, Поляк!

Но Поль больше ничего не слышал. Он зажал между пальцами сложенную бумагу, которую дала ему девушка, занял ее место и стал ждать, вытянув в сторону руку, неподвижный как изваяние. Увидев в нескольких шагах от себя застывшую фигуру Зоро, Поль едва не потерял сознание.

Тишина.

Нескончаемая тишина, потом первый удар хлыста - должно быть, он прошел совсем близко от бумаги. Поль почувствовал, как воздух всколыхнулся над его правой рукой и звук ударил в барабанную перепонку. И вот как-то благодаря этому звуку все сразу стало ясно. Поль смотрел прямо в глаза человеку, стоявшему напротив него, и невольно с его губ слетело имя - имя, произнесенное еле слышно, но резанувшее его слух, словно вопль:

- Пётшенманн!

Человек с хлыстом не мог его услышать, и все же взгляд его стал иным. Только молния, сверкнувшая между черной шляпой и черной косынкой, дала понять Полю, что тот его тоже узнал. И за несколько секунд перед Полем пронеслась вереница образов, ярких и до ужаса реальных.

Пётшенманн! Человек с хлыстом. Эсэсовец из страшного концентрационного лагеря под Львовом. Эсэсовец с хлыстом, который заставлял раздеваться заключенного или заключенную перед всеми узниками и хлестал его, как умел он один. Не просто широко размахивая тонким ремнем, а как артист. Уже тогда - как артист! Срывая с груди сосок, выбивая глаз, отрезая ухо. Там у каждого эсэсовца был свой конек, но никто не мог достигнуть такого совершенства. Пётшенманн действительно был гением хлыста.

И он здесь. Напротив него. В его руках.

Поль Наневич, бывший заключенный, сбежавший из этой фабрики смерти, улыбнулся. Перед ним стоял человек с хлыстом и дрожал. Поль видел это по руке Пётшенманна, угадывал страх в прорези между чернотой шляпы и косынки, где уже потух блеск. А вот он, Поль Наневич, не дрожал. Он ждал спокойно, совершенно хладнокровно. Будто избавился от чудовищного груза, как только заклеймил именем это лицо. Голова у него теперь была совершенно ясной, и он представлял себе все, что может произойти, стоит ему сказать одно-единственное слово. Двое полицейских, стоявших у двери, знали историю Поля; они, не колеблясь, арестовали бы бывшего эсэсовца. Поль не сомневался в них. Потом будет суд... Одно слово Поля может изменить жизнь этого человека, существование цирка, дальнейший распорядок этого вечера. Одно слово, одно движение - и этот круглый мирок, это пространство, огражденное жалкими холстами, станет местом драмы. Будет ли эсэсовец защищаться? Он не мог уже защищаться. Ему было страшно. Он умирал от страха - это было уже возмездием. Способен ли он еще хотя бы верно ударить хлыстом?

Поль сжал губы, сдерживая усмешку. "Я дам тебе шанс, - подумал он. - Если ты ударишь меня...".

Толпа теряла терпение. По залу пробежал шепоток, и, хотя Поль не отрываясь глядел на Пётшенманна, он все же увидел рядом тень человека с рупором. И даже услышал, как тот резко спросил:

- Чего же ты ждешь?

И тихо, но так, чтобы его мог услышать Пётшенманн, Поль в свою очередь опросил:

- Правда, чего вы ждете, герр Пётшенманн?

Хлыст щелкнул дважды. После второго удара бумага, рассеченная у самых пальцев Поляка, разлетелась, - толпа бурно зааплодировала. Человек с хлыстом стоял как изваяние. Возвращаясь на свое место, Поль Наневич прошел совсем рядом с ним и прошептал по-немецки:

- Браво, герр Пётшенманн, вы не постарели.