Снова в путь-дорогу

Мы собирались отправиться в путь в самом начале весны, как только потеплеет и сойдет снег. И предвкушали удовольствие от триумфальной поездки по всей республике, собираясь продемонстрировать новому государству свое мастерство и свое искусство.

Однако удивляться в конечном итоге пришлось нам. С начала нового сезона молодая республика ввела для всех цирков налог на представление, составлявший тридцать процентов с общего сбора, тогда как прежде он составлял десять.

Было ясно, что такое не сможет долго выдержать ни один цирк и что это означает либо конец для многих цирков, либо странствование за границей с периодическими наездам на родину. Так оно и вышло.

Взяли мы в руки карандаш, и первые же подсчеты показали, что триумфальная поездка по республике останется лишь мечтой. Отец выяснил, что в Австрии налог со зрелищных предприятий все еще десять процентов и что, кроме того, в каждом городе можно заплатить раз и навсегда. Поэтому мы решили поехать в Австрию.

Примерно в это время к нам в цирк пришел человек, с которым позже мы создали самый большой в Европе номер с дрессированными слонами. Звали этого человека Милош Кринерт, и он стал шталмейстером у слонов. Произошло это так: в Пльзени на вокзале у проводника вырвался африканский слон Буби и бросился бежать. Милош тогда был молодым парнем, только что вернулся из армии и потому с юношеским безрассудством выбежал навстречу Буби и остановил его. Я спросил у Милоша, понимает ли он психологию слонов, он в ответ только рукой махнул: "Я их столько переловил в Африке!" Разумеется, в Африке он никогда не был, но какое это имело значение, если он понимал животных и если Буби с того дня сразу с ним подружился? Милош Кринерт был хороший и честный человек; отныне мы стали дрессировать слонов вместе. Таких людей в цирке было много. Никогда не забуду дрессировщика Србу, шорника по своей основной профессии, которую он променял на дрессуру львов. Не знаю, что он был за шорник, но дрессировщик был отличный. К нему после Рудольфа перешла группа из пятнадцати львов, с которыми уже никто не хотел мучиться, и он проработал с ними более десяти лет. Несколько раз они его жестоко рвали, но он никогда не хвастался шрамами, - это был чудесный, славный человек, который досконально разбирался в желтых кошках. Вне клетки он был молчаливым, тихим и робким, но в клетке из него просто брызгал бенгальский огонь. Или Йожи Шмага из Либереца, который стал таким дрессировщиком лошадей, что все европейские торговцы лошадьми буквально дрались за него. Как он понимал лошадей! А Рудольф Цргак! Довольно неразговорчивый, ничем не примечательный, но поразительный труженик, человек упорный и искренний. Начал он с упряжи, но хотел стать дрессировщиком и вскоре стал им, потому что был терпелив с животными как никто. Ныне это блестящий дрессировщик слонов, зебр и пони, он один из первых в нашем цирке получил высокие правительственные награды. А сколько еще было таких незабываемых имен!

Непосильный труд ряда минувших лет принес свои плоды. Билеты на все представления были распроданы, интерес к нам огромный, люди приходили из дальних окрестностей, чтобы увидеть нашу дрессировку. И, более того, сбылась моя давнишняя мечта - я смог начать большую дрессуру слонов, потому что на вокзал в Книттельфельде нам доставили партию из семи великолепных слонов. Отец выписал их у лондонского торговца Чапмена, пришедшего после войны на смену Гагенбеку. Отец заказал восемь слонов, Чапмен и послал восемь, но по дороге один слон-самец вывалился из железнодорожного вагона и разбился.

Я взял на себя все заботы о них, а вместе со слонами У нас осталось и восемь проводников-индусов - махуди. Вскоре после этого мы двинулись дальше на юг, в Клагенфурт, и там я занялся долгожданной дрессурой.

Большинство дилетантов думает, что для дрессировки слонов достаточно всего лишь немного терпения. Но это не так - для дрессировки слонов кроме уймы терпения требуется осторожность и масса других качеств и навыков. Слоны не только умнейшие из животных, они также бесконечно чувствительны к любой несправедливости, истинной или кажущейся, и никогда о ней не забывают. Могут помнить это десятки лет. И, кроме того, во время дрессировки слонов было убито и ранено гораздо больше дрессировщиков, чем во время дрессировки тигров и львов. Кажется невероятным, но тем не менее это так.

Прежде всего необходимо было научить слонов ходить. Начало всегда самое трудное, это вам подтвердит любой младенец, начинающий ползать. Разучивание основополагающих номеров, таких, как ходьба или поворот, длится от полутора до двух лет. Я брал на манеж одного слона за другим, а Бэби мне помогал. Я надел на Бэби и новичка подпруги, связал их, и мы начали медленно ходить вокруг манежа. Бэби, не привыкший к подпруге, стал проявлять признаки беспокойства, поднял вдруг хобот, тревожно затрубил и побежал с манежа. При этом он тащил новичка индийца за собой. Для Бэби это не составляло особого труда, потому что тот сам был достаточно напуган, и оба неслись к открытому форгангу. Я преградил им путь, зная, что Бэби меня не собьет, - махуди утверждают, что слону все предметы кажутся гораздо большими, нежели то есть на самом деле, в том числе и человек, - но, пятясь, я упал через стол на опилки. Я слышал, как стол трещит под ногами слонов, и хотел быстро откатиться в сторону, потому что ни на что иное времени не оставалось. Однако было поздно. Слоны находились уже надо мной, первый Бэби, а дрессированный слон никогда не наступит на человека, если не хочет попросту убить его из мести. Но новичок индиец еще не знал правил хорошего тона и на бегу наступил мне на живот. В ту минуту мне показалось, что пришел мой последний миг. Я быстро спустил брюки, чтобы осмотреть рану, не обращая внимания на артисток, взиравших на меня с трапеций, - в такие минуты тебе все безразлично. К счастью, новичок придавил меня не всем своим весом; вероятно, это был порядочный слон. Я быстро опамятовался, засунул рубашку в брюки и помчался за слонами.

Передо мной уже мелькали индусы со своими крюками, но я оказался проворнее, вскоре бежал уже рядом с Бэби и бил его кулаком по уху - единственный способ, каким невооруженный человек может остановить бегущего слона, - и так мы добежали до площади перед местным отелем. Там мы с ним еще какое-то время сражались, второй слон мотался вокруг нас на подпруге, и приходилось быть начеку, чтобы не попасть ему под ноги. Наконец Бэби утихомирился, и мы с ним вместе успокоили новичка. Тут подоспели махуди со своими крюками, и мы в дружеском согласии отвели слонов в цирк.

Люди, думая, что это реклама, наградили нас аплодисментами "на открытой сцене" и одобрили столь волнующий номер. Должен сказать, что успех был заслуженным.

Потом мы продолжали дрессировку.

Как я уже говорил, учить слонов нелегко. Допустим, самый обычный номер, когда животное по команде должно лечь или сесть. Мы связали слона веревками, цепями и канатами и поставили его перед большой кучей соломы. По команде начали тянуть, слону волей-неволей пришлось прислониться к соломе. Затем пробуем это без веревок. Слегка толкаем слона, и он прислоняется к куче соломы. Потом постепенно убираем солому, пока слон не ложится на пол.

А чего стоит научить его поднимать передние ноги! С одной стороны ему поднимаю ногу я, с другой - Милош Кринерт. Один раз, два, десять, сто раз, неделю, месяцы. А поставить его на передние ноги! Или заставить схватить хоботом хвост слона, идущего в шеренге перед ним! Мы ставили их в ряд и хобот одного клали на хвост другого до тех пор, пока они не поняли и не заучили, что означает слово, которое мы при этом повторяли с утра до вечера. Сперва слоны нервничают, не понимая, что они должны делать и что, собственно, мы от них хотим. Но под конец достаточно лишь одного слова, которым сопровождается трюк, и слоны уже работают сами. А чтобы научить слона вертеть ручку шарманки уходит несколько месяцев.

Адское терпение требуется и для номера слона со львом, потому что слоны ужасно боятся львов. Бывало не раз, что во время дрессировки они пугались, опрокидывали клетку и бежали, так же как и львы. Слона, с которым мы готовили этот номер, звали Чарли, льва - Паша. Чарли поначалу дрожал от страха - стоило мне надеть на него панно, он убегал. Мы обучали их так же, как и льва с лошадью, только на сей раз водили льва к седлу по специальному мосту. В конце концов Чарли со львом на спине даже ходил на задних ногах и танцевал на бутылках. Паше при этом надо было просто удержаться в седле. По-видимому, это был самый трудный номер со слоном, хотя Милош Кринерт и поныне утверждает, что труднее всего было научить Бэби преподнести кому-нибудь к празднику букет - стоило цветам оказаться у Бэби в хоботе, он их съедал.

Как мы научили Бэби стоять на шаре?

Прежде всего мы заманили его на тумбу с круглым верхом, потом на цилиндр, который шаг за шагом медленно передвигали по манежу. Слона при этом мы поначалу подвешивали на подъемном кране, примерно так же, как ученика вольтижера на лонже. Тут уж каждый сантиметр важен, чтобы слон не свалился, - иначе ни на цилиндр, ни на шар он уже никогда не ступит. Любой слон очень внимательно изучает поверхность, на которую должен ступить, и оценки его безошибочны. Позже цилиндр заменили шаром - вначале на двух рельсах, чтобы он мог катиться лишь в одном направлении. Потом мы убрали одну рельсу, за ней другую.

Но слоны катались не только на шаре. В моей дрессуре существовало также соло, на первый взгляд невозможное: слон на велосипеде. Собственно говоря, это был массивный трехколесный велосипед, слон не крутил "педали", а просто стоял на них, а вместо руля было нечто вроде кормила, которое он поворачивал с помощью хобота. Насколько мне известно, в Европе подобный номер существовал лишь у двоих - у Кроне и у меня. Мало сказать, что это был сверхчеловеческий труд, - это значит не сказать ничего, но я редко демонстрировал этот номер на манеже и в конце концов вовсе от него отказался. Номер мне не нравился. Слон на велосипеде - мне казалось, что столь прекрасное и мудрое животное утрачивает при этом достоинство, величие и красоту своих медленных и спокойных движений, короче, я не мог в этом номере увязать концы с концами и в результате отказался от него. Законченный номер - это не просто серия трюков, это прежде всего концепция. А велосипед у меня в нее не вписывался.

Новая дрессура имела успех, и потому по возвращении в Ирков мы решили перейти на три манежа. Трех - манежный цирк требовал площади 86 на 54 метра, и новый шатер должен был вмещать десять тысяч зрителей. Он скорее походил на стадион, чем на цирк. Это, разумеется, означало форсированную подготовку дальнейших номеров, новую дрессуру, а также поиски новых и хороших артистов, тем более, что до сей поры мы все свое внимание сосредоточили на животных, а с артистами дело обстояло хуже. Понятно, вместо того, чтобы зимой отдыхать и заботиться лишь о сохранении формы, мы с головой ушли в работу. Даже новый шатер не мог быть готов в течение зимы: мы рассчитывали начать выступления в нем где-то в 1925 году.

Всю зиму мы добивались решения налоговой проблемы вместе с другими цирками Чехословакии, но все было тщетно. Тем не менее лето 1924 года мы решили провести дома. Остаться то мы остались, но уже где-то в июне поняли, что два сезона подряд не выдержим, хотя мы пользовались успехом у зрителей больше, чем год назад в Австрии. Дело в том, что у чехословацкой публики испокон веку высоко развито понимание циркового искусства и она должным образом оценивает любой хороший трюк. Наши зрители всегда тонко чувствовали и чувствуют, идет ли речь лишь о приятном эффекте, или этот номер, пусть даже простой, потребовал многочасового тяжелого труда; действительно ли дрессировщик рискует, или просто делает вид.

Наиболее восторженными зрителями всегда были румыны. Возможно, даже излишне восторженными, ибо выступать - особенно с хищниками - в столь беспокойной атмосфере иной раз оказывалось весьма опасным. Элитой среди цирковых зрителей в те времена считались итальянцы. Они ценили хорошую работу, не скупились на бурную похвалу, но если им что-то не нравилось или они угадывали какую-то дешевую уловку, то могли во время сальто-мортале читать газету или рассказывать соседям анекдоты. Небрежность или промах могли вызвать такую бурю, что хищники убегали обратно в фургоны, а цирк ходил ходуном. Известный трюк с "читающей обезьяной" мы демонстрировали там только однажды - вторично у меня уже не хватило духу. С виду все хорошо, обезьяна листает книгу, время от времени слюнявит палец, чтобы быстрее перевернуть страницу, - но весь цирк вскочил на ноги и дружно скандировал: "И-зю-мин-ки! И-зю-мин-ки!" Не знаю, как они догадались, что между листами в книге положены изюминки, увидеть это было невозможно. Единственный, кто оставался спокойным, - обезьяна.

Чехи всегда воспринимали и оценивали выступление скорее сердцем, чем умом, хотя зрители они весьма недоверчивые, а на первых порах и холодные. В Чехии даже пересчитывали на афише количество животных, а потом ходили в зверинец, чтобы убедиться в соответствии рекламы действительности. Итальянцы - знатоки, они расценивают выступление с точки зрения циркового специалиста. Если им кажется, что такое они и сами могли бы сделать, они остаются равнодушными или высказывают свое неодобрение, - у меня вообще сложилось впечатление, что итальянцы всегда видят на манеже самих себя и в соответствии с этим определяют ценность любого номера. Но ведь ни один мало-мальски порядочный цирк не обходится без итальянских артистов, в основном клоунов. Любопытно, что среди дрессировщиков никогда не было итальянцев. Быть может, им для того не хватает спокойствия и трезвого расчета, поскольку они слишком вспыльчивы.

Отлично разбираются в цирковом искусстве поляки и югославы. Артисты, выступавшие в России, считают лучшими цирковыми зрителями русских; не знаю, но судя но тому, что ряд выдающихся артистов с мировым именем в мои времена остался в русских цирках, это соответствует действительности. Сам я никогда перед русским зрителем не выступал, встречался только с русскими артистами, но к этому я еще вернусь.

После зимы в Иркове, где мы усиленно трудились, в марте 1925 года с новым трехманежным шатром мы снова двинулись на юг. Когда в Вене впервые поставили это гигантское шапито, освещенное десятью тысячами лампочек, нам казалось это сном и мы глазам своим не верили. Стояли на улице у ворот и сердце у нас сжималось. Только предаваться воспоминаниям было некогда - первые заботы не заставили себя ждать. Вначале погода нам не благоприятствовала, шел мокрый снег с дождем, всюду слякоть, так что посещаемость была весьма низкой. По мере того как прояснялся мартовский небосклон, улучшалось и наше настроение - билеты в большой шатер с чехословацкими и австрийскими флагами были распроданы до последнего.

В крупных городах существуют сложности и препятствия, которые людям, не работающим в цирке, и не снятся. Так, скажем, в Вене было издано похвальное постановление: в любом увеселительном заведении на тысячу зрителей непременно должно быть десять, простите, клозетов с проточной водой. Постановление, несомненно, разумное, но наш шатер был на десять тысяч зрителей, стало быть мы не имели права выступать, покуда не оборудуем сто клозетов. Дело даже не в том, что это обошлось в восемнадцать тысяч шиллингов. Хуже было, что люди во время осмотра зверинца часто принимали клозеты за клетки с какими-то морскими котиками, и посему возле домиков с проточной водой вечно была такая давка, что человек, которому действительно туда нужно было зайти, пробивался с величайшим трудом.

Мы выдержали в Вене месяц, а потом двинулись дальше на юг - через Винер-Нёйштадт в Штейр, а из Штейра прямо в Югославию. Там нас ожидал сюрприз. Солому и сено там, правда, покупали за бесценок, поч-ти даром, но это была земля обетованная не только для тех, кто потребляет сено, но и для налогового управления. Так что мы попали не то что из огня да в полымя, а буквально в пекло. Двадцать один процент государственный налог, двадцать процентов городской или сельский налог, десять так называемый бановинский (Бановина - административная единица в Югославии в 1929-1941 гг., соответствующая русской губернии), затем еще какой-то подоходный налог, налог за афиши, за развлечение, за пребывание, за площадь - в целом это составляло чуть больше шестидесяти процентов. Но зато публика там была превосходная, зрители восторженные и увлеченные цирком. Мы были растроганы и рады, но иной раз это вызывало беспокойство, ибо подобный восторг был несколько чрезмерен для наших тигров и львов.

Кульминация наступила в Новом Саде. Во время заключительного представления не все места были распроданы, но публика напоминала вулкан, а манеж - островок посреди кратера. Тем не менее все шло как нельзя лучше, пока не настал черед "big cage". Это означает "большая клетка", так в цирке с давних пор называется основное выступление хищников.

"Big cage" был парадным номером брата Рудольфа, в котором участвовало десять бенгальских тигров, десять львов и десять белых медведей. Сорок восемь монтировщиков из Шумавы заиграли "Въезд гладиаторов", и брат вбежал с тиграми в клетку. Он должен был все время находиться с ними, чтобы пресекать в зародыше любую начинающуюся стычку. С самого начала казалось - что-то должно произойти, потому что тигры фыркали друг на друга и в глазах их светился зеленый огонек, а это всегда не к добру. Тигрица Велли вообще не желала выходить на манеж, она стояла в переходной клетке и ни в какую не хотела очутиться в этом бурлящем котле.

Брат замешкался возле нее, остальные тигры, на минуту оставшись на манеже одни, немедленно затеяли дикую драку. Рудольф был явно неспокоен, в тот день он получил из Иркова заказное письмо, где мать описывала ему свой сон: ей приснилось, будто Рудольфа растерзали тигры. Мы видели по его лицу, что он о том думает, или, по крайней мере, мы считали, что он о том думает. На самом же деле он, вероятно, думал лишь о том, как бы ему вытащить Велли на манеж и усмирить всю рычащую свору. Мы понимали - работа ему предстоит не из легких.

Наконец он втащил Велли в клетку. А девять тигров тем временем дрались, сплетясь в один клубок, и самое ужасное было то, что на опилках уже появилась кровь. Подобные схватки тигров на манеже дело не шуточное - иной раз тигр после драки погибает от тяжелых ран.

Рудольф пытался разнять тигров, но Велли, воспользовавшись долей секунды, когда он повернулся к ней спиной, кинулась на него. Прыжок был настолько мощный, что сбил его с ног, а лежащий укротитель - это мертвый укротитель. Она царапала ему лапой лицо, но в этот момент на Велли набросился тигр Банду и так вцепился ей зубами в загривок, что брызнула кровь. Использовав момент, Рудольф отполз в переходную клетку, а мы тут же опустили за ним решетку.

Но на этом дело не кончилось! любой укротитель предпочтет умереть со стыда, нежели покинуть клетку на четвереньках через переходной коридор. Рудольф отер кровь, чтоб хотя бы видеть, - тем временем мы нейтрализовали тигров, - снова поднял решетку, неверной походкой пересек клетку и вышел через обычную дверцу. Только после этого он потерял сознание. Его отвезли в больницу, где ему промыли и зашили раны. Ухо у него было надорвано, на лице глубокие царапины от тигриных когтей, правым глазом он почти не видел. Через неделю ему разрешили вернуться в цирк, но спустя два месяца ему пришлось лечь на новую глазную операцию, а позже на третью. Только после этого глаз стал видеть нормально.

Однако синяки у него держались в течение всего времени, пока он дрессировал тигров. Дело в том, что у тигра всякий взмах лапы имеет неприятные последствия, даже если он на первый взгляд кажется совершенно невинным. Тигр может сточить когти о деревянный пол клетки, так часто бывает; но если он ударит без промаха, всегда остается синяк величиной с тарелку - и все-таки на коже может не быть ни единой царапины.

Тем не менее Рудольф больше всего любил дрессировать тигров. Быть может, потому, что он их "чувствовал": по выражению глаз определял настроение тигра, по поведению вожака группы мог догадаться, что среди тигров что-то происходит, хотя даже при самом пристальном внимании этого еще нельзя распознать и тигры сонно зевают на тумбах. Рудольф не раз говорил, что его занимает характер тигра: даже тихий тигр всегда начеку.

За своеобразие нрава любил он, вероятно, и львов. Не без удовольствия утверждал он, что уважает во львах главным образом характер. Лев не ревнив, как белый медведь, не коварен. Он предупреждает о нападении и дает человеку шанс: если это не в массовой драке, лев, как правило, нападает на человека спереди. Он делает огромный прыжок, допустим, почти через всю клетку и метрах в двух-трех от человека останавливается - нечто вроде предупреждения о недружелюбии; на воле такая манера, разумеется, жертву начисто парализует и приковывает к земле. Это занимает всего лишь долю секунды, но Рудольф всегда повторял, что у льва есть характер и он дает человеку возможность постоять за себя. Только после этого лев прыгает - и тут пощады не жди.

Стоило Рудольфу об этом заговорить, как он сразу добавлял: вот если бы так и люди поступали со своими жертвами. Про царя зверей можно сказать все что угодно, но он никогда не действует исподтишка, не подкрадывается к вам сзади тайком. Не то что иные люди - клевещут, завидуют, подставляют ножку в тот момент, когда вы менее всего ожидаете. Короче говоря, лев существо порядочное; простите его королевскому величеству одно-единственное упущение - он всего лишь бессловесное создание.

Налоги нас просто задушили, мы не могли дольше задерживаться, и нужно было что-то придумать. Что Делать? Возвращаться в Австрию нам не хотелось, да, в сущности, мы и не могли этого сделать - два турне одно за другим за столь короткий промежуток времени не делает цирку чести. В конце концов мы решили отправиться в древнюю страну циркового искусства - Италию.

Как только Рудольф вернулся из больницы, мы распрощались с Югославией и двинулись к итальянским границам.

Первой нашей остановкой в Италии был Удине, красивый город на полпути между Венецианскими Альпами и Триестским заливом Адриатического моря. Этот уголок был хорошо нам знаком еще с той поры, когда мы ездили в Триест и Риеку, тогда еще Фиум.

В Удине нас ждали агенты, с которыми отец договорился о дальнейшем плане поездки. Месяц мы должны были выступать в Театро Фиорентино во Флоренции, затем две недели в Театро Верди в Виареджо, вторая половина цирка в это время выступает в Театро Гари-бальди в Специи, затем месяц в Театро Дальвермо в Милане и наконец месяц в Театро Бальбо в Турине. Там мы намеревались перезимовать и ранней весной, как Ганнибал, двинуться через Альпы наверх, на север.

Во Флоренции у нас был шумный успех, для циркача одно удовольствие выступать перед такой публикой. Его так же радуют зрители, как и он зрителей, или он так же недоволен зрителем, как и зритель его номерами. Так, в Италии зрители и цирк постоянно взаимодополняют, наблюдают, думают и следят друг за другом, это обоюдная учеба, и выигрывает тот, чьи нервы крепче. Можно сказать, что наши нервы оказались не хуже.

Месяц во Флоренции пролетел быстро, и цирк разделился на две части. Одна, во главе с отцом, поехала в Виареджо, они повезли в основном артистические номера, а мы с братом тем временем с главными номерами дрессуры направились в Специю. В обоих городах мы имели невиданный и неслыханный успех, потрудились на славу, но прошли две недели, и наступила очередь Милана. Мы ждали в Специи поезда, которым должен был прибыть из Виареджо отец с артистами. Поезд прибыл благополучно, отец тоже, но при осмотре вагонов обнаружилось, что недостает шести белых медведей.

В Виареджо медведей погрузили - это мы тут же выяснили, - но пока поезд шел вдоль моря, медведи каким-то непостижимым образом выбрались из клетки и соскочили на ходу.

Что делать?

Медведи хорошие пловцы, дорога шла по берегу моря, если они доберутся до воды, на берег их не вытахцишь. Животные были крупные и довольно сварливые. Мы немедля телеграфировали на все станции по всей линии, но ответы пришли одинаковые, словно начальники сговорились: "Что за шутки, про белых медведей знать ничего не знаем".

Мы известили полицию, и она тут же ввела вдоль дороги осадное положение. Нам уже подали специальный поезд до Милана, но мы не могли ехать без медведей.

Оставив возле вагонов лишь самое необходимое количество сторожей, мы двинулись с крюками, прутьями и веревками вдоль железной дороги на юг. Шли дрессировщики и музыканты, женщины и мужчины, клоуны и шталмейстеры. Надо полагать, мы являли собой живописное зрелище, особенно если учесть, что нас сопровождали итальянские полицейские и толпы мальчишек. Вся округа была взбудоражена, все пошло вверх тормашками. На каждой станции мы сразу же звонили на следующую, но все попусту - медведи словно сквозь землю провалились. И впрямь, похоже было, что это так. Рыбаки нескольких деревень отказались выходить в море, покуда медведи не отыщутся; движение на линии было остановлено. Железнодорожники рвали на себе волосы.

Но тут в восьми километрах от Специи мы обнаружили на рельсах первого медведя. Он был мертв, его переехал поезд. Еще через два километра нашли второго, его можно было узнать лишь по окровавленным остаткам желто-белой шкуры. Следующие пять километров мы то шли, то ехали и в туннеле наткнулись еще на двоих. Рудольф был в отчаянии: четыре медведя после многолетней сложной дрессуры были потеряны безвозвратно.

На следующей станции нас ожидало сообщение из Специи, что последние два медведя обнаружены сторожем в цирковом фургоне с водным бассейном, где они с удовольствием купались в тепловатой воде, прогретой южным солнцем. Мы радовались, что хоть два остались живы. Остановили первый же поезд, идущий наверх в Специю, - бедняги решили, что на них напала шайка разбойников или какая-то повстанческая армия. По дороге мы подобрали трупы всех четырех медведей, оставили возле них охрану, затем перевезли их в Специю и назавтра, с опозданием на день, двинулись в Милан.

В Милане успех был поистине итальянским, так что нам даже не хотелось в Турин. Особенно когда выяснилось, что в Турине невозможно разместить всех животных рядом с Театро Бальбо, где мы должны были выступать, и что часть зверинца придется держать на туринском стадионе, расположенном в получасе ходьбы от места представления.

Мы решили поселить на стадионе животных, доставка которых не будет представлять трудностей или опасности, потому что водить их к каждому представлению и обратно надо было чуть ли не через полгорода. Итак, на стадионе мы поместили слонов. Однако то, что нам представлялось разумным решением, оказалось просто безумием и вскоре доставило массу переживаний.

Дело в том, что в Турине как раз проходил карнавал - на каждой улице праздник и маскарад. В такой атмосфере циркачи чувствуют себя как рыба в воде, однако веселье перешло всякие границы. На улицах был немыслимый ералаш, музыка, крик, конфетти, танцы, давка, карманные воришки, влюбленные, стрельба, ракеты, толпы восторженных людей, настоящий южный карнавал с ряжеными и масками, люди настроены веселиться с вечера до утра.

И в этой вечерней - собственно, уже ночной - вакханалии появились вдруг наши слоны.

Один за другим они неторопливо шествовали по все более сужающейся улочке посреди толпы. Первым шел самый большой и самый умный, Бэби, за ним Суматра, Джумбо, Бутан, Бомбей, Калькутта и остальные, всего десять слонов. Бэби в представлении не участвовал, он только водил остальных слонов через город. В молодости на сцене американского варьете под ним проломился пол, и с тех пор Бэби ни за какие коврижки не ступал на искусственный настил; трудно было затащить его даже в железнодорожный вагон. Он репетировал только в том случае, если под ногами у него была твердая почва. А виной тому - одна-единственная прогнившая доска.

Среди масок и танцующих туринцев возникли десять слонов, словно выходцы из иного мира. Это был подарок для карнавальных ряженых, это был подарок для молодых людей, желающих порисоваться перед своими красотками! Трубы трубили слонам в уши, из окон на них сыпался дождь конфетти, ленточки серпантина висели на бивнях, женщины визжали и кричали, мужчины кипели отвагой, а тут еще фейерверк, огни и ракеты, стрельба, музыка... Слоны привыкли к громким вступительным фанфарам циркового оркестра, к барабанной дроби перед "смертельным прыжком", к массовым аплодисментам и топоту, к свету, они обвыклись и были приучены ко всему, только не к итальянскому карнавалу. И потому они начали проявлять признаки беспокойства, однако послушно продолжали свой путь под градом конфетти и серпантина.

Но тут-то все и случилось.

Из группы не в меру развеселившихся молодых людей кто-то бросил в слонов прыгающие, шипящие и взрывающиеся ракеты, которые мы в детстве называли "лягушечки". "Лягушечки" прыгали у слонов под ногами, стреляли и взрывались, слоны принялись тревожно трубить, а в довершение ко всему на них накинулась обезумевшая такса какого-то офицера и укусила Бэби за хобот. Бэби затрубил от боли и швырнул таксу через всю площадь. Это послужило сигналом переполоха. Остальные слоны испугались и бросились бежать. Офицер стал на пути Бэби с обнаженной сабелькой, поднялась паника, люди давились, звали на помощь, бежали, падали друг через друга, а между ними, дико и тревожно трубя, носились слоны. Через многочисленные толпы зевак невозможно было даже пробиться, а тут сквозь толпу мчались десять перепуганных слонов.

Сотни людей были ранены, многие сбиты с ног, истоптаны, газетчики насчитали свыше сотни сломанных рук и ног, не говоря уже о более легких ранениях. На улицах показались машины "скорой помощи", но первые из них слоны опрокинули, а остальные застряли в бегущей толпе. Когда машины наконец пробились, их не хватало для того, чтобы отвозить раненых. Отовсюду слышались крики, вопли, призывы о помощи, улица была усеяна обрывками шелка, конфетти, масками, выдранными клочьями маскарадных костюмов, растоптанными фонариками.

Но это был еще не конец. Хотя слоны под руководством Бэби добрались до цирка и вбежали в свои временные конюшни, но не успели они успокоиться, как из театра начали выбегать перепуганные люди, услышавшие панические вопли и гвалт, доносившиеся с улицы. Слоны опять испугались и помчались на улицу, которая по-прежнему бурлила.

Суматра проломила в одном патрицианском доме полуоткрытые ворота, вбежала на лестницу и, поскольку ей ничего иного не оставалось, поднялась по ступенькам до второго этажа. Там она не смогла развернуться в узком коридоре, высадила ближайшую дверь и очутилась в спальне какого-то итальянского адвоката. Адвокат поначалу решил, что это как-то связано с карнавалом, но потом осознал, что у него в спальне живой, да к тому же еще разъяренный слон. Его супруга с перепугу выскочила в окно, как была, в белом чепце и рубашке. Адвокат лишился чувств - самое лучшее, что он мог сделать в ту минуту, потому что слон мертвых не трогает. Это доказывает, что он был умным и способным адвокатом, как, впрочем, позднее и оказалось, когда нам пришлось платить компенсацию и возмещать убытки.

Мы не могли добраться до Суматры, а она продолжала производить дальнейшее опустошение; дом шатался словно при землетрясении, из окон летели перья, вокруг дома стояли толпы карнавальных ряженых и ждали, когда он рухнет. Дом не рухнул, он был прочным, но прошли сутки, прежде чем мы успокоили Суматру и свели ее по ступенькам обратно на улицу. В довершение ко всему еще один слон полез за Суматрой и провалился в погреб. Больше всех тогда досталось нашему отличному шталмейстеру слонов Милошу Кринерту, который выводил Суматру из разгромленной адвокатской спальни.

Слон Джумбо вторгся в аптеку и разгромил ее, разделавшись со всеми лекарствами и мазями. С Джумбо было еще сложнее, чем с Суматрой, потому что он никого не хотел к себе пускать, поливал всех микстурой и забрасывал лакрицей; так продолжалось до самого утра, пока он чуть-чуть не успокоился. Других слонов мы вообще не могли найти, а когда наконец все десять очутились у нас в цирке, Турин выглядел как после землетрясения. Крестьяне, приехавшие назавтра в город, одобрительно кивали головами: "В этом году карнавал им особенно удался!"

Это происшествие взволновало весь цирк, у отца началось нервное расстройство. Ему пошел шестьдесят второй год, а для цирка это возраст почтенный. Он не мог продолжать турне и по совету врача уехал в Чехию, чтобы отдохнуть и подлечиться.

С этого карнавального вечера нам не легко было управляться со слонами. Они еще долго пребывали в возбужденном состоянии, боялись любого неожиданного звука, часто пугались, готовы были мгновенно поднять тревогу и крушить все вокруг.

Понадобился год, чтобы они окончательно успокоились. Я врачевал их тогда в Турине несколько рискованным способом, но тем не менее он оправдал себя. Я купил целую груду "лягушек" и старался им доказать, что эта прыгающая и шипящая карнавальная дребедень совершенно безвредна. Спустя какое-то время это удалось, слоны стали относиться к "лягушкам" и к стрельбе равнодушно.

Происшедшее в Турине явилось вторым крупным переполохом среди слонов в истории европейских цирков. Первый случай произошел у Гагенбека 31 июля 1888 года, когда его слоны испугались чего-то на улицах Мюнхена. Для сравнения можно прочитать сообщение об этом событии в старых газетах:

"В цирке Гагенбека слоны, включенные в торжественную процессию, во время длинного шествия начали проявлять беспокойство и, продефилировав перед принцем-регентом, на Людвигштрасе неожиданно, бросились бежать. Правда, загонщики сразу же энергично вмешались, но охваченные страхом слоны, оттесненные легкой кавалерией с помощью обнаженных шашек, понеслись по боковой улочке дальше, на Виреннштрасе и на площади Одеона прорвались сквозь толпы народа и вызвали страшную панику. Все с криком разбегались кто куда. Лошади, и те пустились наутек, даже жандармы и войско дрогнули. Несколько слонов, оказавшись среди колонн Резиденц-театра, взяли приступом небольшой изящный храм перед придворным театром, где повалили на землю светильники. Передние ноги слонов были спутаны, но выяснилось, что они порвали цепи. С помощью кавалерии четыре слона были пойманы. Пронзительный свист карманных воришек усилил всеобщее смятение. На Марианской площади обезумевшие люди обратились в беспорядочное бегство.

Сия невероятная паника возникла вследствие пара, несвоевременно выпущенного из дорожного локомотива, использованного в торжественной процессии в качестве дракона, в момент, когда мимо проходило восемь слонов. В мгновение ока сотни зрителей были сбиты с ног, и, спотыкаясь о них, падали остальные, спасающиеся бегством. Слоны, разбежавшись двумя группами, сеяли новую панику на соседних улицах. Множество людей поломало ноги. На Резидентской площади прижатые к стене люди отчаянно колотили слонов зонтиками, тем самым увеличивая их ярость. В Луитпольдовом дворце лежат пятнадцать раненых, в Одеоне много тяжело раненных. Волнение в городе, где находится более 150000 иностранцев, безмерно. В полицию поступило сообщение о смерти одной женщины".

На нас, в Турине, тогда тоже навалилась масса забот. Отец уехал, а у нас с братом голова шла кругом. Я не мог отлучиться от своих слонов; Рудольфу как раз приспело время начинать дрессировку львят и тигрят, большинство из которых родились у нас и уже подрастали. Это было тридцать кошек в возрасте до двух лет, и брат собирался разучить с ними новый номер.

Я сказал, что львята и некоторые тигрята родились у нас в зверинце. Впервые нам удалось вывести собственных львят в 1922 году, и за два года мы вырастили около двадцати молодых львов. Но странное дело, рождались одни львицы. Отец в конце концов разозлился и заявил, что у нас не легкая рука и что в следующий раз, кроме него, никто не имеет права войти к львице. Родились львята, мать-львица укрыла их в гнезде, клетку заперли. В первые дни к львятам никто не смеет приближаться, иначе львица его растерзает. Только через неделю отец пошел чистить клетку. Он перегнал львицу в соседнее отделение и вытащил первого львенка: это был мальчик. Взял второго, третьего - то же самое. И четвертый лев, ни одной львицы!

Были у нас трудности и со слонятами. Самая большая опасность для слоненка - его собственная мамаша. Бывает, что слониха даже видеть не желает детеныша; слоненок вынужден прятаться, чтобы она его не растоптала. Во время родов слоненка Праги мать от боли разорвала цепи и пыталась растоптать детеныша. Пришлось придержать ее железным крюком и связать. Однако спустя два-три дня слониха ласкает малыша, нянчится с ним и никого к нему не подпускает. Есть выраженье "обезьянья мамаша", но мамаша-слониха заткнет за пояс всех мамаш среди животных. Родит она в конюшне, и, как только слоненок появляется на свет, слониха трет задние ноги друг о друга до тех пор, пока не перетрет пуповину. Потом осторожно ставит ногу на грудь слоненку и таким образом помогает ему сделать первый вдох и выдох. При рождении слоненок весит примерно восемьдесят-девяносто килограммов.

Никто, даже самый лучший психолог, понимающий душу животных, не в состоянии угадать, что происходит в мозгу матери-слонихи в неволе. На лоне природы все просто и элементарно, а в неволе дело иное - вместо естественной реакции животное часто ведет себя совершенно неожиданно.

Мы с радостью растили слонят и львят, и вот тридцать львят и тигрят мой брат Рудольф начал дрессировать на туринском стадионе. В клетку диаметром в двенадцать метров поставили в круг тридцать деревянных тумб, одну близ другой, чтобы они соприкасались; на две из них положили куски мяса. Потом Рудольф пустил в клетку двух львят. Они впервые в жизни очутились на манеже, бегали, играли, дразнили друг друга словно настоящие котята. Брат сидел на одной из тумб и наблюдал, не вмешиваясь в их невинные забавы, что очень важно. Потом львята замечают куски мяса, прыгают на пьедесталы, проглатывают мясо и продолжают играть. А когда они наиграются вволю, мы кладем на две другие тумбы новые куски мяса, выпускаем двух следующих львят, и все повторяется до тех пор, покуда в клетке не окажутся все двадцать львят. Тут игра кончается и начинается работа.

Прежде всего котята должны привыкнуть к пьедесталам. Рудольф приманивает их туда небольшими кусочками мяса, слегка тушируя их хлыстом. Теперь важен каждый жест, каждый оттенок в голосе, каждое движение. Человек должен быть терпеливым и спокойным и мудрым. Достаточно чуть раздраженной нотки в голосе или небольшой ошибки при тушировании, и в львиное сердце заронено зернышко, которое однажды может стоить дрессировщику жизни.

Когда львята привыкнут к пьедесталам и они станут составной частью их игр, каждый из них получит свой собственный. Отныне это будет его пьедестал, его дом на манеже, его угол и убежище. Он должен узнавать его среди сотен других, похожих как две капли воды, должен уметь его найти. Это азбука дрессировки.

Такую же азбуку проходят тигрята. Попарно играют, привыкают к пьедесталам. Заучивают они и то, что их пьедесталы стоят справа, а львята в свою очередь знают, что их места слева. Дрессируют молодняк по десять часов ежедневно, "пока для них все не становится само собой разумеющимся.

Затем начинается таблица умножения дрессировки.

К двадцати львам пускают двух тигрят. Двух самых лучших из этой десятки. Они уже знакомы с маленькими львами, которых видели через решетку, их клетки всегда стояли поблизости. Теперь они впервые встретились, и надо следить, чтобы не возникло ни малейшего недоразумения, ни малейшей стычки. Именно теперь решается судьба будущего номера. Будет ли это сыгранная, безупречно работающая группа или свора забияк, превращающая жизнь дрессировщика в ад.

Когда тигрята и львята привыкнут друг к другу, дрессировщик выпускает следующих двух тигрят. Потом еще двух, теперь их в клетке уже шесть, хороших и надежных животных. Оставшиеся двое забияк могут испортить и остальных. Пускаем эту пару в клетку под самый конец. Наступает минута, когда все тридцать на манеже. Это торжественный и прекрасный момент. Дрессировщик впервые видит весь свой будущий номер; теперь все зависит только от него и от удачи. Сможет ли он с этими игривыми кошками создать номер мирового уровня или превратит их в тридцать нервозных и опасных страшилищ.

Малая таблица умножения идет как по маслу, принимаемся за большую. С помощью кусков мяса и легкого туширования разучиваются группы и пирамиды, особенно наиболее эффектная - заключительная. Это пирамида из животных, стоящих на задних лапах. Заключительная пирамида тоже разучивается с куском мяса в руке.

И наконец приходит черед прыжка.

Прыжок - вершина дрессировки. Красота и грациозность тигриного тела открывается человеческому взору только в момент полета тигра в воздухе. Лишь в эту долю секунды можно заметить поразительную гибкость хищников, элегантность их форм, мягкость движений, их неумолимость, скорость и красоту. Чем выше и дальше прыжок, тем лучше дрессура. Для любого дрессировщика прыжок - свидетельство его работы и показатель его способностей.

Мы поставили два пьедестала рядом. На каждый положили по куску мяса. Животное вскакивает на пьедестал, глотает мясо, видит еще кусок на соседнем пьедестале и прыгает туда. Это повторяется каждые пять-десять минут с той разницей, что пьедестал все время отодвигается на несколько сантиметров дальше. По миллиметрам и сантиметрам, пока сантиметры не превратятся в дециметры, а дециметры в метры. Наконец лев или тигр прыгает на шесть метров. Позже добавляются различные кольца, через которые он прыгает. Иной раз дрессировщику приходится в последнюю минуту приноравливаться к направлению летящего животного, но хороший дрессировщик никогда не пассирует (Здесь: оказывать какую-либо помощь).

Вся эта дрессура занимает не менее шести недель неустанного труда, пока не помешают перевозки или неожиданные происшествия. Перевозки и вечные переезды цирка с места на место в основном и портят и волнуют животных.

Однако в Турине мы так далеко еще не продвинулись в своей работе. Во время одной заключительной пирамиды по несчастной случайности самый дрянной, задиристый тигренок свалился на льва, укусил его за нос и тут же вцепился зубами в другого львенка. Оба укуса оказались смертельными.

Дело приняло скверный оборот, пришлось тут же изолировать виновника от группы, а заодно и других ненадежных. Со львами Рудольф оставил лишь двух самых послушных тигров, а с остальными восемью создал отдельный номер.

Это произошло уже в конце нашего пребывания в Турине. Наступила весна, итальянская весна, и мы снова отправились в свое вечное странствование по свету. Ближайшей остановкой был Милан. Мы окончательно отказались от сценических подмостков и снова вернулись к шатру. Это чудесным образом ускорило выздоровление слонов, пришли в себя даже самые беспокойные, Бомбей и Калькутта. Из Милана мы поехали через Новару, Бергамо, Брешиа и Верону наверх к Альпам, на Тренто и Больцано и через Австрию в Прагу.

Летом того года мы ездили только по Чехии. К нам снова присоединился отец, но он уже настолько сдал, что не мог, как прежде, руководить цирком, оставив нам дрессировку. Видно было, что его выматывают и ему не по силам даже такие короткие переезды.

В конце лета - мы ехали как раз из Нимбурка - отец слег. Несколько оправившись, он вручил нам ключи от кассы. В жизни цирка это испокон веков является символом, подобным тому как некогда отцы города передавали перед крепостными стенами ключ от ворот завоевателям. Это означало, что он передает в наше распоряжение цирк, а с ним и все заботы. Зимой того года - было это в декабре 1926-го в Иркове - он передал нам цирк окончательно. Так мы стали директорами Цирка. Собственно, только Рудольф, который с того времени руководил всей цирковой администрацией. Я не в силах был расстаться со своими слонами - просто не мог без них существовать - и потому с самого начала договорился с Рудольфом, что хотя принципиальные вопросы мы будем решать сообща, но в основном он станет заниматься цирком, а я - дрессировкой слонов и вообще животными.

В то время наша программа выглядела примерно так - читаю пожелтевшую программку для Чески-Тешина:

"1. Церемониальный марш, вальс, попурри или увертюра. Капельмейстер Отакар Пргорский. Парад всего персонала на манеже, приветствие публики.

2. Английский балет в исполнении 30 герлс Клудского.

3. Бен Алли, группа арабов из десяти человек. Лучшие прыгуны и создатели живых пирамид.

4. Группа медведей под руководством пана Р. Клудского.

5. Уоллстон, жонглеры.

6. Руди Немец, имитатор лягушек.

7. Бонамикенгес, африканские факиры.

8. 2 Венус, воздушные акробаты.

9. Дворжак - партерные жонглеры.

10. Кёнёт - музыкальные клоуны.

11. Расселли - всемирно известные эквилибристы со своим оригинальным номером "Человек на Луне".

12. Мексиканская почта на 16 лошадях, наездник Алонсо.

13. Семья Таван, сенсационный номер на лесенке.

14. Гладиаторы на лошадях, братья Рихтер.

15. 6 дрессированных кабанов, оригинальная дрессура пана Рудольфа Клудского.

16. Арегори. Неповторимые акробаты на эластичном мостике.

17. Высшая школа верховой езды на чистокровном жеребце Роланде. Наездник директор К. Клудский.

18. 6 дрессированных индийских буйволов. Дрессировка и демонстрация Я. Кочки.

19. Бернарто и Янош. Чешские музыкальные клоуны со своим музыкальным номером при участии барышни Тамары.

20. Группа зебр и слонов, выдрессированных вместе. Демонстрирует Йозеф Шмага.

21. 3 Грессо Бросс, шведские мастера акробатики.

22. Семья Уинкин. Группа ковбоев.

23. 24 белых и вороных жеребца. Дрессировка и демонстрация Й. Шмаги.

24. Кентогис. Метатели лассо и ножей.

25. Искусная дрессура директора К. Клудского:

а) высшая школа верховой езды. Чистокровный мерин Идеал;

б) 10 гнедых жеребцов;

в) 8 вороных жеребцов;

г) 4 лошади, ходящие на задних ногах;

д) прогулка в повозке.

Все в свободной дрессировке.

26. Пантомима "Сон бедуинов". Восточный балет с фантастическим шествием, при участии различных групп экзотических животных.

27. Группа Мохамеда Бен Эрги, 7 настоящих арабов с их единственными в своем роде пирамидами и арабскими прыжками.

28. 5 жокеев, наездники Рудольф и Густи Клудские, Клаппрот и братья Рихтер.

29. 5 Уоллер, неподражаемо удерживающих равновесие.

30. Китайско-японские придворные артисты, семья Савад.

31. Штарке, первоклассный исполнитель на эластичном мостике.

32. Хельма из Херфельда, непревзойденная артистка на телефонном проводе.

33. Ш. Илленеб, знаменитый укротитель хищников со своими 20 берберийскими львами.

34. Дрессура дир. Р. Клудского, 13 белых медведей демонстрирует X. Пишта.

35. Бэби, слон-великан, с его любимцами Могром и Драгоушем.

36. Четыре дьявола. Феноменальное явление в воздухе. Самые лучшие акробаты в мире.

37. Группа из 12 бенгальских тигров, дрессировка и демонстрация всемирно известного зверолова, укротителя и дрессировщика хищников кап. Ayr. Мёлькера.

38. 24 слона К. Клудского, дрессировка вне конкуренции.

Дрессура и демонстрация К. Клудского с ассистентом Е. Бауером. Уникальный аттракцион.

Дирекция оговаривает себе право на замену программы!

Генеральный управляющий: К. Малик

Инспектор предприятия: Яр. Кайзер

Секретарь: Франт. Прокупек

Заведующий рекламой: А. Еник

Главный капельмейстер: Фр. Гаваржик

Главный режиссер: Йоз. Шмага

Инспектор зверинца: Aуг. Мёлькер

Старшая кассирша: М. Кочкова

Кассирша: А. Гилкова

Первый шталмейстер: Карел Гилг

Второй шталмейстер: X. Винтерберг

Техник-смотритель шатра: Йозеф Седлачек".

В ту зиму мы договорились поехать весной по тем местам, где уже давно не были: в Польшу и в Венгрию. Услышав об этом, отец обрадовался. Главное, конечно, потому, что до Польши было рукой подать, и он мог поехать с нами. Он и поехал, однако это была его последняя поездка с цирком. Когда мы расположились в Бяле, у нас случилась неприятность с одним мошенником, выдававшим себя за главного адъютанта маршала Пилсудского и требовавшего вознаграждения за то якобы, что он раздобыл для нас непосредственно у маршала разрешение на въезд в Польшу. Вскоре выяснилось, что это краковский пожарник, и отец так разнервничался, что снова захворал. Немного оправившись, он через Катовицы вернулся в Чехию, и там доктора уложили его в больницу. Нам пришлось ежедневно посылать ему пространные письма с сообщением, что нового у нас в цирке. Однажды он написал, что наши письма с подробными отчетами значат для него больше, чем десять инъекций и сто докторов вместе взятых. Мы не сомневались, что так оно и есть.

В Польше мы столкнулись с многими трудностями, но больше всего нас донимали дороги - разбитые, грязные и непроезжие. Если б не слоны, кто знает, чем бы это кончилось. Ведь один фургон для бегемота вместе с водой в бассейне весил шестнадцать тысяч шестьсот килограммов! Он часто застревал в грязи по самую ось, и выручали лишь слоны, ибо трактор сам погружался глубоко в грязь. Поездка была плохая и трудная.

В Ченстохове от вокзала до нашего шатра по нашим расчетам было не более получаса ходьбы. Однако первый фургон сразу же погрузился в грязь так глубоко, что его не смогли вытащить даже слоны. Когда столь же безнадежно застрял и второй и третий, пришлось прервать разгрузку. Что делать? Не оставалось ничего иного, как переносить с вокзала весь цирк буквально на руках. Слоны брели по грязи с самыми легкими фургонами, те, что потяжелее и наиболее тяжелые, мы вообще не рискнули выгружать. Так мы переселялись весь день и всю ночь. Когда пришло время первого представления, ни одна мачта еще не была поставлена. Мало того что мы запоздали с открытием, пришлось еще заплатить городу штраф - за повреждение шоссе.

Но на этом дело не кончилось. Главный сюрприз нас еще только поджидал. Все увеселительные заведения, кинематографы и театры Ченстохова направили в Варшаву настоятельное ходатайство, чтобы нас немедленно выслали из Польши, потому что цирк якобы оставит их без зрителей. Директора увеселительных заведений подняли в печати ураганный огонь, чтобы повлиять на решение официальных учреждений и уменьшить посещаемость цирка. Но разрешение уже давно лежало у нас в кармане, мы имели право играть и играли. Билеты в цирк были распроданы до последнего, у простых зрителей мы имели огромный успех. Это были прекрасные и благодарные зрители, умевшие отличить хорошие номера от слабых и соответствующим образом дававшие то понять. Особенно "галерка" - наши стоячие места - была в Польше просто трогательна своим бурным восторгом, заглушавшим наш шумавский оркестр даже тогда, когда тот играл форте.

Однако на этом наш поединок с официальными учреждениями не закончился.

Собираясь из Лодзи в Варшаву, мы в последнюю минуту получили сообщение Альфреда Еника, занимавшегося цирковой рекламой; он был близким родственником пражского актера Карела Нолла. Сообщение было кратким :

"МИНИСТЕРСТВО ЗАПРЕТИЛО И ОТМЕНИЛО РАЗРЕШЕНИЕ НА РЕКЛАМУ И ВЫСТУПЛЕНИЕ В ОБЛАСТИ ВАРШАВЫ"

Цирк был уже погружен в вагоны, мы собирались выехать в Варшаву, но не поехали. В Варшаве, как и в Ченстохове, против нас ополчились владельцы театров, кино и увеселительных заведений и направили в министерство внутренних дел ходатайство с просьбой отменить разрешение на выступление нашего цирка, потому что в противном случае, мол, польским предприятиям Варшавы грозят большие убытки. Рудольф отправился в Варшаву на переговоры, а мы ждали в Лодзи на вокзале, чем все кончится. Шли часы, но нам казалось, прошла целая вечность. Наконец возле поезда появился почтальон - он нес две телеграммы. Мы распечатали первую.

В ней было написано:

МАМА"

Первым же поездом я выехал в Варшаву к брату, цирк не спеша двинулся следом. Одному из нас двоих нужно было остаться. Мы имели право выступать в Варшаве три дня - при условии, что в течение трех недель покинем Польшу. Мы договорились, что Рудольф останется с цирком, а я со своей женой и с семьей Рудольфа поеду домой.

Мы прибыли в Ирков вечером седьмого августа. В половине четвертого утра 8 августа 1927 года отец умер.

Умер, но никто из нас не верил, что его нет в живых. По прошествии многих месяцев и долгих лет нам все еще казалось, что он просто уехал куда-то за новым тентом, что он подыскивает в Марселе у торговцев новых животных, как обычно, в долг, или остался на ирковском зимовье и занят новой, не известной доселе дрессурой, которая изумит весь мир, или пошел взглянуть на клетку с тиграми или на своих любимых зебр.

Но он находился в турне, из которого еще никто никогда не возвращался.

Он был мертв.