На вершине славы

Над Европой собирались тучи. Чувство неуверенности охватывало страны, деревни и города. Границы подымались все выше, словно стены, утыканные сверху бутылочными осколками против грабителей. Трудно было дышать, в атмосфере ощущалось беспокойство и настороженность. Говорили о кризисе, а кризис означает голод. Для зрителей и для цирка. А для цирка еще массу других трудностей.

Рудольф уехал в Бухарест, подготовить все для турне в Румынии. Приближалась зима, и нам хотелось провести ее под южным солнцем. Но тогда всюду было одинаково, всюду одно и то же. Каждое турне превращалось в скитание, которое, как правило, кончалось не там, где мы хотели и где ожидали. Носились мы по кругу, словно на каком-то кошмарном манеже, и всегда кончали там, где начинали, - пять шагов за форгангом, около доски с бичами всех размеров.

Каждая поездка за границу означала теперь кипы прошений, бумажную волокиту и препятствия, о которых мы раньше и понятия не имели. Прошение в министерство внутренних дел с просьбой разрешить нам въезд в страну; прошение в министерство земледелия с просьбой разрешить провезти животных через границу ; прошение в министерство иностранных дел с просьбой разрешить выезд за границу четыремстам нашим людям. Четыреста человек означало четыреста паспортов и четыреста полицейских виз. Когда мы успешно оформляли все в министерстве внутренних дел, у нас возникали трудности в министерстве земледелия, когда же отпадали все препоны в министерстве земледелия, возникали препятствия в министерстве иностранных дел. Цирк был международным пристанищем для каждого, кто хоть что-то умел делать, будь это натягивание брезента или дрессировка тигров, а то тройное сальто с коня на коня. Но для министерств всего этого не существовало. Для них мы были представители другого государства, которое только что подписало соглашение с иной страной, а та в свою очередь отказалась подписать что-то еще с каким-то государством. К тому же метрические свидетельства артистов были со всех концов Европы, если они у них вообще были.

Началось с того, что не хотели давать паспорта русским. И вскоре так было повсюду. Куда бы мы ни приехали, прежде всего нас спрашивали:

- А в цирке есть русские? К сожалению, мы не можем выдать им паспорта.

Однако цирк не мог существовать без русских, как наш, так и любой другой. Русские, как и итальянцы, были отличными артистами, их искусство верховой езды относилось к числу лучших номеров любого представления, без их наездниц мы не мыслили себе манежа. Не помогали заверения, что они работают у нас еще с довоенных времен, поступили к нам задолго до революции. Они были русские, а быть русским для чиновников означало быть подозрительным.

Когда мы счастливо преодолевали помехи в министерстве иностранных дел, нас ожидало министерство финансов со своими предписаниями о пошлинах и налогах, и сразу после этого министерство транспорта или железных дорог. Туда мы обращались с просьбой о снижении тарифа на вагоны с нашим грузом. Но это было еще далеко не все. Как только известие о нашем приезде становилось достоянием улиц, а это происходило очень быстро, директора театров, кино, танцевальных залов и цирков сразу объединялись и требовали отмены всех лицензий, которые за это время нам были выданы. Если им это удавалось не полностью, а лишь частично, они обрушивали на нас ураганный огонь в печати, и все начинало крутиться сначала.

Так произошло и в Румынии. Все же Рудольф вернулся в Львов, где мы выступали, со всеми необходимыми документами в кармане. Из Львова мы должны были еще ехать в Черновицы и уже оттуда в Бухарест. Во Львове, как и в Черновицах, у нас были аншлаги, публика, в отличие от официальных учреждений, принимала нас восторженно.

Оставалось только не обмануть ожидания румын.

По прибытии в Бухарест мы, согласно договоренности, поставили шапито на площади Брэтиану в центре города. В шесть часов вечера были забиты последние колышки и все было готово. В четверть седьмого около кассы появились полицейские. Мы решили, что это обычная проверка и они пришли удостовериться в безопасности нашего сооружения, и уже собрались провести их в шапито, как комиссар сказал:

- Господа, весьма сожалею, однако, согласно приказа министерства внутренних дел, вы должны в течение двадцати четырех часов покинуть Бухарест. Это означает, что вам надо немедленно укладываться.

На вопрос, что произошло, он пояснил, что по просьбе владельцев прогоравших увеселительных заведений в Бухаресте министерство отменило данное нам разрешение. Мы поняли, что представление в этот вечер не состоится и дела наши плохи. Всю ночь мы с Рудольфом бегали к соответствующим деятелям и знакомым этих деятелей, но все было тщетно.

И тут Рудольфа осенило. Идея его была дерзкая, мы все ставили на карту. Пока мы бродили по улицам, соображая, к кому бы обратиться за помощью, вспомнили о газетах. Тут же ночью мы зашли в несколько редакций и оставили им объявление, что, поскольку нам не разрешили играть, то, не имея денег на дорогу, мы просто не можем выехать. И к этому еще присовокупили, что наше пребывание в городе весьма опасно для жителей, поскольку животные не могут разрядить свою природную энергию. А успокоить десятки львов и тигров далеко не просто, а главное - свыше человеческих сил удержать в повиновении двадцать слонов, если они начнут рушить свои конюшни.

Уже на следующий день нам разрешили играть, но не на площади Брэтиану, а в семи километрах от нее. Утром цирк уже стоял на новом месте, и за час до начала представления все билеты были проданы. Те, кому не досталось билетов, тут же покупали их на следующие дни. Итак, мы играли в Бухаресте три недели, как и было сказано в первом полученном нами разрешении.

Затем мы поехали по Румынии, постепенно готовясь к поездке в Италию, конечный пункт нашего турне. Из-за высоких пошлин в Югославии мы не могли позволить себе просто проехать по этой стране и дали там ряд представлений, которые прошли с успехом и доставили нам много радости.

Время шло, и день за днем мы приближались к границе обетованной земли всех цирков, стране, которая славится не только отличным вином и прекрасными песнями, но также выдающимися клоунами и прыгунами. Такой страной в то время была Италия.

Проехали мы через Риеку, город, с которым у нас было связано столько печальных воспоминаний. Каждый раз в Риеке нас преследовали напасти. Непременно что-то случалось, и чаще всего это была бора, повредившая в свое время наше шапито. Помню, как в один по осеннему спокойный, сияющий день небо было безоблачным, море спокойным. Мы беззаботно ставили шапито по всем правилам этого искусства.

Только мы закончили свое дело, небо на горизонте слегка потемнело, а на море появились белые барашки. За полчаса до начала представления внезапно налетевшая бора сорвала шапито и привела в негодность брезент всех конюшен. Она налетела так стремительно, что мы даже не успели воспользоваться старым цирковым средством против урагана: полить брезент водой, чтобы утяжелить его, прежде чем под него влетит ветер. Это была не буря, с какой мы не раз имели дело, а сокрушительный удар. Утром, сложив поломанные мачты и обрывки брезента, мы поехали в Падую. С тех пор Риеку нам даже видеть не хотелось. Однако появиться в Италии без четырехмачтового шатра мы не могли, да и не хотели. Запасное шапито было запасным только по надписи на упаковке, ибо при всем нашем желании мы не могли втиснуть в него три манежа.

Зима шла на убыль, и хотя с Альп еще дул холодный ветер, он уже нес с собой запах таяния и аромат весенних горных цветов. Для циркача после резкого запаха хищников, которым пропахла каждая менажерия, это самый прекрасный из всех ароматов. И вместо юга мы двинулись на север, в Южную Австрию, оттуда вновь в Югославию и наконец из Марибора в Триест, где нас ожидало новое шапито. На этот раз мы не стали его возводить, несмотря на то, что небо было голубым и море выглядело, как на цветных открытках.

Мы установили три манежа под открытым небом. Еще до конца представления подул ветер. Налетела бора, но на этот раз победа была за нами.

И с новым шапито, рассчитанным на три манежа, мы пустились в заветный путь в Италию.

В сентябре Тревизо, затем Падуя, Феррара, Болонья, Флоренция - это уже было отклонение от наших старых маршрутов. По осталась далеко на севере, а мы стремились все дальше и дальше на юг, в Рим, в Неаполь, а возможно и на Сицилию.

Однако мы совсем упустили из виду, что Италия 1928 года уже не Италия добродушных таможенников, которые на границе кричат "эвива!", уже не страна подмастерьев, которые при выступлении тигров демонстративно читают газеты, не страна возлюбленных, которые обнимаются и целуются при шутках клоунов, а на испанскую школу лошадей смотрят с таким же восхищением, как университетские профессора, пастухи и железнодорожники. Мы забыли, что это уже не только их страна. Пока мы на своем ирковском зимовье дрессировали тигра и льва с лошадью, днем и ночью думая только о цирке, здесь, на юге, кое-что произошло. Тут шла другая дрессировка, совершенно отличная от нашей, дрессировка вопреки всем правилам. То, что здесь произошло, называлось фашизмом.

Еще из Флоренции мы послали Альфреда Еника в Рим подготовить к нашему приезду место на берегу Тибра. Говорили, что перед нами в Риме гастролировал цирк Максима, но там никогда не видели трехманежного цирка с четырьмя мачтами и двадцатью слонами, - думаю, что карфагенская дрессировка слонов Ганнибала была совсем другой. Значит, первый большой слоновый цирк был все же наш.

Еник уехал, и через два дня мы получили от него первое сообщение:

"РЕКЛАМУ ЗАПРЕТИЛИ РАЗРЕШЕНИЕ ОТМЕНЕНО ПРИЕЗЖАЙТЕ НЕМЕДЛЕННО ЕНИК"

Это нам уже было знакомо. Мы знали, кто стоит за этим делом, такое с нами случалось не раз. В Риме, как и повсюду, владельцы кинематографов, театров и дансингов боялись чужого цирка, ибо для них это означало пустые кресла и пустые залы.

С таким настроением я с Рудольфом поехал в Рим. Однако на этот раз все наши хождения были бесполезны, дело обстояло хуже чем когда-либо. Никто не хотел с нами говорить. Наконец мы пошли туда, куда следовало пойти в первую очередь, - в наше посольство. Посол поехал в министерство, но уже через час вернулся, сел против нас и сказал:

- Дела плохи, очень плохи. Газеты сообщили, что вы выступаете против фашистов и что у вас в цирке есть шпионы.

Мы так и подскочили на стульях.

- Ничего не поделаешь, господа, - продолжал посол. - Есть только один выход.

- Собрать манатки и сматываться, - сказал Рудольф, но посол покачал головой.

- Подготовить специальное представление для фашистских гвардейцев.

Этого нам не хотелось. Мы приехали сюда не за тем, чтобы показывать трехманежный цирк гвардейцам.

Договорившись с послом встретиться на следующий День, мы откланялись. На улицах было жарко, это были улицы Рима, заполненные чужими не известными нам людьми, и у нас не было надежды, что эти люди когда-нибудь увидят нашего льва на слоне и свет прожекторов, падающий на желтое покрытие трех манежей. Мы и были и словно не были в Риме. Разбирали шапито как будто где-то в другом месте.

Прошло три дня, три драгоценных дня, а наш цирк по-прежнему находился на вокзале Флоренции. Мысль о нем сразу нас отрезвила.

Мы принялись действовать. Обошли все доступные нам редакции газет - тогда в Риме их было не так много - и пригласили редакторов в отель "Монте делль' Оро" на ужин. Сейчас сказали бы - на пресс-конференцию. К счастью для нас, тогда это называли иначе. Не знаю, пришло бы столько народа на пресс-конференцию. А к нам явились все приглашенные и возможно даже несколько больше. Мы и не предполагали, что в одном городе существует столько журналистов, пожалуй, остальные профессии испытывали недостаток людей.

Мы сидели в большом зале. Всем было любопытно посмотреть на шпионов и разведчиков, переодетых в клоунов и гимнастов, - они, видимо, считали, что в своих слонах, как в троянском коне, мы укрыли греков.

В семь часов Рудольф, который хорошо говорил по-итальянски, поднялся и, насколько я мог понять, сказал примерно так :

- Многоуважаемые дамы, достопочтенные господа!

Мы проехали всю Европу и видели много городов, но в Рим, город с цирковой традицией, нам довелось попасть первый раз. Я не знаю, какую дрессировку применяли две тысячи лет тому назад в цирке Максима, но могу себе представить, что это была отличная дрессировка, если здание цирка просуществовало все это время. Однако когда я смотрел на вашу замечательную постройку, то подумал, что и в то время жили пакостники, для которых цирк был бельмом на глазу, ибо она выглядит немного попорченной. То же самое собираются сделать и с нами. Но прежде чем это произойдет, я хотел бы рассказать вам о нас.

У нас приличная высшая школа верховой езды, и наши вольтижеры и дрессировщики по большей части итальянцы. Сальтоморталист на коне родился в этой стране. Наши клоуны Заватта превосходны. На трапеции у нас работают Вортли - думаю, вам известно это имя - и семья Ригамонти. Есть у нас также 5 Канстрелли, 5 Пирипикьо, 2 Розелло, Делаказа, Ронди Леон и глава семидесяти пяти клоунов Фортунелло.

Но в нашей труппе не только итальянцы. У нас работают актеры тридцати пяти национальностей. Этим я хочу сказать, что наш цирк международный. Вы утверждаете, что среди нас есть шпионы. Кому не угодно смотреть на агентов, прыгающих на батуте, тот может поглядеть хотя бы на двадцать слонов, делающих стойку на голове, или на пятьдесят шесть львов, тигров и белых медведей, когда они выбегают на три манежа. Можно взглянуть и на семьдесят пять лошадей, верблюдов и лам, на кенгуру или зебр. Кого и это не заинтересует, может, ему понравятся дрессированные ослы и стая попугаев.

Мы приехали играть перед итальянским народом, ибо знаем, что он разбирается в цирковом искусстве, в чем убеждались всякий раз, когда в этой стране выходили на манеж. Вот и все, что я хотел сказать.

Возможно, он сказал еще что-нибудь, поскольку говорил полчаса, но я понял или, скорее, запомнил только это. Речь его была хорошая, ибо мой брат умел говорить. За полчаса Рудольф наговорил много и порой даже весьма выразительно. Например, когда упомянул о попугаях и дрессированных ослах. Однако и наоборот, кое о чем он умолчал. Так, Рудольф забыл упомянуть, что в Европе каждый второй артист берет себе итальянское имя, чех и австриец, француз и поляк. Так, например, эквилибрист Фридрих Розелло родом из Шумвалдова, что возле Унича, где его отец торговал веревками. Он даже не заикнулся о том, что в группе воздушных гимнастов Ригамонти выступает не только он с супругой, но и девушка Катерина из Восточной Словакии, уроженец Вены Гарри Гейтер, Альберт Карнат из Германии и Богумил Кретек из Пальковиц возле Мистека.

Он забыл упомянуть о семье Руденко, и о русской жене Делаказа, и о многих других людях и делах. Конечно, я ему ни о чем не напоминал.

Затем посыпались вопросы: откуда приехали, куда и зачем едете, почему были там, а не в другом месте, почему были в другом месте, а не там.

А один журналист, небольшой человечек в очках, ни с того, ни с сего поинтересовался:

- Скажите, есть ли у вас русские артисты?

- Скажу, - ответил Рудольф, - что они у нас лучшие наездники и лучшие гимнасты, какие только могут быть. Интересуют ли вас какие-нибудь подробности?

Человек вежливо поблагодарил и сел. Подробности его не интересовали. Брат тоже сел.

Какое-то время стояла такая тишина, что можно было бы услышать полет мухи. Хотя я был совершенно не голоден, но тем не менее поднялся и сказал, что, если никто не возражает, уже пора приступить к ужину.

Никто не возражал. И на пресс-конференции могут задавать разумные вопросы, а свой вопрос я отношу к таковым.

На следующий день в газетах появились пространные статьи под общим заголовком:

"ЯВЛЯЕТСЯ ЛИ ДИРЕКТОР ЦИРКА ШПИОНОМ?"

Увидев вопросительный знак, мы поняли, что дело выиграно. Тут же телеграфировали во Флоренцию, что все в порядке. Так оно и было. Через несколько дней над Вечным городом на мачтах цирка развевались чехословацкие флаги и среди них флажки тридцати пяти стран, представители которых у нас выступали, в том числе и красный флажок родины Руденко.

А представление для гвардейцев так и не состоялось.

Для газет мы были уже не шпионы, а короли манежа или, по крайней мере, замечательный чешский цирк с выдающимися итальянскими артистами.

Вот это была "эвива!", когда под звуки шумавского оркестра в составе тридцати шести музыкантов мы выходили на три манежа и когда я, с белой гвоздикой в петлице, приветствовал зрителей!

Никогда не забуду аплодисментов, которые сопровождали нашу дрессировку, и того восторга, с каким простые итальянцы встречали восемьдесят клоунов, среди которых были лучшие каскадеры и прыгуны тогдашнего мирового цирка. А когда и Рудольф безупречно провел свой "big cage", а Бэби, поставив меня на свою огромную голову и встав на задние ноги, в сопровождении девятнадцати слонов покинул арену, гром оваций напоминал бору, которая в Риеке сорвала наш шатер. Такого успеха у нас уже давно не было. В течение пятидесяти двух дней пребывания в Риме наши представления посетили свыше шестисот тысяч зрителей и у нас все проходило без сучка и задоринки.

Однако эти пятьдесят два дня означали не только успех и свет прожекторов, толпы людей перед цирком и сверкающие копыта белых липецких лошадей. Это был и тяжелый изнурительный труд. Когда цирк переезжает с места на место, дрессировка ослабевает, поскольку у зверей нарушается режим, они становятся неспокойными или, наоборот, ленивыми. И мы используем любое продолжительное пребывание цирка на одном месте для усиленной тренировки, в это время отрабатываем детали, исправляем отдельные промахи и ошибки, дабы в дальнейшем можно было работать без перебоев и трепки нервов. Три манежа - это три манежа; собственно, это три цирка, которые работают совместно под одной крышей. Наиболее интересные номера показываются на среднем манеже, в центральном круге, однако все должно быть слажено, все должно быть зрелищным, гармоничным и мастерским, ибо только в согласованности создается атмосфера циркового искусства, которое не может заменить никакое другое искусство в мире.

В Риме, как в Праге, Варшаве, Бухаресте, Белграде, у нас была прекрасная публика и шумный успех.

Это была зима 1928/29 года.

В Чехословакии в это время стояли морозы и свирепствовали метели, каких никто не помнил, - еще до сих пор люди указывают на деревья, сломанные той зимой. И в эту зиму на ирковском зимовье Аугуст Мёлькер дрессировал третью группу тигров. Мы вспоминали его, когда из Рима под теплым солнцем ехали в Неаполь.

Приехав в Неаполь, мы обнаружили, что три наших тигра были мертвы.

Тигры лежали на полу вагона, и на теле не было никаких следов удара или укуса. Воспоминание, которое в первое мгновение всплыло в памяти, было еще слишком живо: отравитель вновь действует.

Вскрытие тигров не показало ни малейших следов мышьяка. Ничто не свидетельствовало об отравлении.

Но в чем причина смерти?

Ветеринар пожал плечами. Возможно, сильная жара, возможно, задохнулись от недостатка свежего воздуха при переезде. Однако клетки тигров хорошо проветривались. Нам очень хотелось отправить хотя бы один труп тигра в Рим, а другой - на север через Альпы, но в такую жару об этом не могло быть речи.

Мы вновь оказались перед загадкой. Хотелось верить, что ничего загадочного в этом не было - ведь мышьяк не обнаружен. А в цирке всякое случается. У животных в неволе совсем другая психология, другие болезни, другие реакции, чем у их собратьев, живущих на лоне природы. Хотелось верить, что тигры явились жертвой случая. Только позднее стало ясно, как мы заблуждались.

Когда мы приехали в Неаполь, то легкий ветерок с моря превратился в вихрь, который так и не прекращался до нашего отъезда. Приходилось непрестанно забивать новые колышки, чтобы наш шатер во время представления не улетел куда-нибудь на склоны Везувия, и в конечном счете наше пребывание в Неаполе превратилось в бесконечную и упорную борьбу с бурей. Нам пришлось забить три тысячи колышков, а это означает, что мы утяжелили шапито тридцатью тоннами железа. Возле пультов музыкантов лежали молотки, и как только они кончали играть, то, положив инструменты, сразу бежали забивать колышки. Им приходилось нелегко, однако они успешно справлялись и с тем и с другим делом. Скажем, барабанщик, закончив свою партию при исполнении сальто-мортале, ставил барабан на стул и мчался заколачивать колышек. Прибегал обратно, еле переводя дух, чтобы сыграть свой кусок, и так без конца; в тот раз музыканты всё играли престо, так что лошади едва поспевали за музыкой. Однако мы победили и ветер и капельмейстера, который хотел играть лярго, ибо для него музыка была важнее сальто-мортале и весь цирк мог убираться ко всем чертям, лишь бы волторнист взял правильное "до".

Из-за шквального ветра мы раздумали ехать дальше на юг и повернули опять на север. Тем более что в Неаполе несколько задержались и пора было возвращаться.

Погрузив цирк в вагоны, мы пустились в обратный путь до Ливорно. В тот раз мы впервые построили новую конюшню для слонов. Была она сто метров в длину, и мы возили ее с собой в товарном вагоне уже больше года, однако жалко было бросать и старую, которая в теплом южном климате отлично нам служила. Однако всему приходит конец, и в Ливорно нам пришлось сменить ее на новую, более просторную, красивую современную конюшню с низким помостом для слонов. Сложив в конюшню, которая стояла вблизи железнодорожных путей, двадцать центнеров соломы, мы готовились ввести туда слонов. Как вдруг от искры проходившего паровоза загорелась солома и в считанные минуты новая конюшня превратилась в гигантский пылающий стог, а затем в дымящее пожарище. К счастью, день выдался безветренный, кажется, единственный тихий день за все наше итальянское турне. Страшно было даже представить, что бы случилось, подуй вдруг ветер или бора... Наш большой шатер стоял недалеко и отделался лишь несколькими дырками от разлетавшихся горящих пучков соломы. Артисты лазили по веревкам и тушили каждую искрочку, ибо даже в безветрии горящий стог соломы уподоблялся складу с боеприпасами. Зрелище, когда актеры с мировым именем, исполнители сальто на трапеции, взбирались по канату и своей шапкой тушили горящую солому, было даже трогательным. Однако нет худа без добра, и мы были счастливы, что в конюшне не оказалось слонов. Я до сих пор стараюсь даже не вспоминать об этом, а ведь с тех пор прошло уже добрых тридцать лет.

Из Ливорно мы послали Еника в Милан, хотя над Европой вновь собирались и сгущались тучи. О шпионах речи уже не было, но тем не менее в один прекрасный день мы получили телеграмму с хорошо известным нам текстом, только со свежей датой:

"ПРИЕЗЖАЙТЕ НЕМЕДЛЕННО РАЗРЕШЕНИЕ ОТМЕНЕНО"

Рудольф поехал в Милан, но в этот раз дело обстояло гораздо хуже, ибо среди наших недоброжелателей оказался и директор оперного театра "Ла Скала". Объяснения и переговоры затянулись дольше обычного, но наконец все же мы пустились в путь. В Милане мы играли целый месяц. Не думаю, что из-за нас "Ла Скала" потерпел какой-нибудь урон. Во всяком случае, судя по тому, что говорят и пишут о нем, это отличный театр. Жаль, что мне не удалось побывать в нем - и циркач с удовольствием бы сходил в "Ла Скала", хотя его директор не хотел пускать нас в город. Но у артистов цирка есть враг, пострашнее директоров кино и дансингов всей Европы вместе взятых, и этот враг - время.

Итак, не побывав в "Ла Скала", мы покинули Милан, но хочу надеяться, что актеры прославленного театра видели наши представления и получили хоть какое-то удовольствие. Мы ехали по старой знакомой нам дороге через Брешиа, Верону и Тренто в Больцано, где у меня всегда сердце кровью обливалось, ибо здесь когда-то умер, отравленный мышьяком, наш первый слон. Я был еще ребенком и не понимал душу слона. Слон для меня был огромным, удивительным животным, и я не мог постичь, как его могла сгубить такая мелочь. Смерть этого животного была для меня ужасным и непонятным злом, несправедливым вообще, а тем более несправедливым по отношению к людям, которых я любил. Такие животные, как слоны, не должны умирать - когда приходит их последний час, им надо просто уйти, как это делают слоны в Африке или в Индии. Но теперь, спустя долгие, долгие годы, я смог убедиться, что такой уход для человека хуже самой смерти. Ты будешь смотреть, как слон уходит, как он все удаляется, и с каждым шагом у тебя отрывается кусок сердца, кусок жизни, кусок целого мира.

Из Бальцано мы поехали в Мерано, где нас когда-то застиг страшный ливень. Мы зашли в музей посмотреть на чучела своих животных, которые тогда, во время этого альпийского потопа, простудились и погибли от воспаления легких.

Оттуда мы отправились в Инсбрук, где у нас некогда ветер снес шатер вместе с мачтами, затем в Зальцбург, где из-за непрерывных дождей, которые, видимо, льют там с той поры, как Зальцбург стал Зальцбургом, всегда приходилось особенно тщательно ухаживать за экзотическими животными. Если там и есть какая-то соль, то вряд ли сырость идет ей впрок, и я не могу понять, как в столь дождливом месте могли появиться известные соляные копи.

Из Зальцбурга мы поднялись к Дунаю, в Линц, а из Линца еще выше к самым границам Чехии. Там мы покинули Австрию, страну, где пережили много радостных и тяжелых минут. Но в какой стране на долю артиста цирка выпадают одни радостные или одни тяжелые минуты? Таков уж мир под брезентом шапито, таков уж Цирк. И хороший и плохой, но это был наш мир, это была наша жизнь.

В Чехословакию мы возвращались через Будейовицы, Табор и Бенешов и после долгих странствий вновь вернулись в Прагу. Там нас уже ожидали три партии животных, присланных из Альфельда, Лондона и Гамбурга, редких животных из Индии, Африки, Южной Америки и Мадагаскара.

Тогда в Праге наш цирк достиг своего расцвета - у нас было семьсот зверей. Расположились мы, как обычно, на своей Инвалидовне. Наше трехманежное шапито и двести повозок были огорожены забором более километра длиной, из двухметровых планок, выкрашенных в белый цвет. Конструкция шапито состояла из четырех мачт, вышиной в двадцать один метр, трехсот семнадцати внутренних и внешних опор и пятисот боковых стоек. Главное брезентовое полотнище весило пятнадцать тысяч килограммов. Овал шапито крест-накрест составлял двести на шестьдесят пять метров, что означало помещение для десяти тысяч зрителей. Для прокорма животных нам ежедневно требовалось шестьдесят центнеров сена, тридцать центнеров соломы, десять центнеров овса, мясо четырех забитых лошадей, два центнера ржи, полцентнера овощей, полтора гектолитра молока. В последний период своей жизни Бэби каждый день выпивал четыре литра рома, остальным слонам давали воду и чай. Только на слонов - от Бэби весом в пятьдесят центнеров до семидесятисантиметрового Вейвртка - каждый день требовалось пятьсот килограммов овса, четыреста килограммов сена и полцентнера картофеля. Я имею в виду лишь основные компоненты их рациона, не считая ячменя, моркови, березовых ветвей и яблок.

Номеров в ту пору у нас было уже столько, что мы

могли играть с вечера до утра, и потому каждый раз включались новые номера. Программа представления в этот период нашей наибольшей славы была примерно такова:

В восемь часов вечера мы выходили на "дорогу" - соединялись манежи, - и я произносил не очень длинную и не короткую приветственную речь, чтобы зрители успокоились и сосредоточились. Затем под звуки торжественного марша мы покидали арену, и представление начиналось.

1.

Венгерские пастухи. На манеж карьером выбегают пятнадцать или двадцать пар лошадей, на первой сидит обезьяна, на последней стоит наездник и приветствует публику. Не сбавляя темпа, лошади обегают арену и исчезают за форгангом.

2.

Шари-вари, тридцать клоунов, августов и шутов.

Лучшими из них были Заватта, затем клоун-певец Скаруджи и музыкальный клоун Фортунелло - виртуозный исполнитель на двух гитарах, шести саксафонах, свирели, автомобильном клаксоне и на садовой лейке.

Я сказал тридцать клоунов, августов и шутов. С точки зрения циркового и актерского искусства между шутом и клоуном огромное различие. Начинается это с кувыркания и подзатыльников, затем "обезьяничание" и лишь после этого появляется подлинный клоун, который одновременно и цирковой артист и актер. Быть клоуном - это большое искусство, порой оно выше дрессировки тигров. На лице хорошего клоуна нарисована маска смеха, но под этой маской вы должны видеть его шестерых детей и измученную жену, которая где-то за вагончиками стирает старые, драные рубашки, или должны разглядеть, а может, и почувствовать под его гримом самого себя. В каждом клоуне человек найдет те или иные черты своего характера, наиболее затаенные и самые чистые желания и стремления. Поэтому над хорошим клоуном вы смеетесь, но сердце у вас сжимается, и не исключено, что на глаза у вас навертываются слезы и вы даже не поймете, смеетесь вы или плачете, или делаете и то и другое одновременно. Хороший клоун вызывает у художника желание рисовать, у пьяниц - выпить, а у вора желание покончить с воровством, и каждый из них хочет жить иначе, чем жил до сих пор. Хороший клоун вызывает у человека чувство особой внутренней чистоты или хотя бы стремления к ней, - жаль, что на свете так много шутов и так мало клоунов!

Клоунское антре - большое выступление клоунов - носит международный характер, темы примерно во всех цирках одинаковы, но каждый клоун подает их по-своему. По-разному исполняли одно и то же антре русские клоуны Бим и Бом и английская пара Тамбо и Тамбо, по-другому выполнял его музыкальный клоун Грок, который был способен музыкой оживлять неодушевленные предметы, по-своему делали это братья Фрателлини, чешский клоун Эмануель Веселый и испанец Барасетае, своеобразием отличались Ривелы и бельгийцы Баруси, а также Калле Бронетт и совсем иначе работал Владимир Дуров.

Известный французский клоун Ориоль танцевал польку на бутылках; англичанин Стоунетт декламировал "Гамлета" и при этом обращался к галерке и ложам, как это делал шекспировский клоун Литл Уил. А рыжий август Том Беллинг, а Билли Гейден из петроградского цирка Чинизелли... А Годлевский, которого с манежа пригласили на амплуа первого комика в венскую придворную оперу. Или, скажем, сын донбасского шахтера Виталий Лазаренко, акробатический клоун Дмитрий Альперов. А братья Дуровы! Владимир Дуров придумал такой номер: на манеже стоят два больших чемодана. Выходит Дуров, залезает в один из чемоданов и захлопывает крышку. Вскоре на галерке раздается крик - это Дуров, он не спеша спускается на манеж, залезает во второй чемодан, закрывает за собой крышку и вылезает из первого чемодана. Сейчас я уже могу раскрыть тайну. Все было очень просто: у Дурова был брат, которому приходилось тяжко, ибо он должен был жить отшельником, чтобы его никто не увидел, и неудивительно, что в один прекрасный день они расстались. Один пошел к Суру, другой - к Никитину, и оба стали клоунами с мировым именем. Анатолий Дуров - клоуном-дрессировщиком, он выступал с кошкой, петухом, кабаном, обезьяной, лисой, свиньей и уткой, и его представление длилось больше часа! Владимир был клоун-сатирик и являлся одним из лучших представителей в мировой клоунаде вообще (Здесь Клудский ошибается: общепризнанным в науке о цирке является факт большего успеха Владимира Дурова в жанре Дрессировки, а Анатолия Дурова - в клоунаде. - Примеч. ред). Вершин мировой клоунады, по-моему, три - английская, французско-итальянская и русская, основанная главным образом на сатире, зачастую острополитической.

Расскажу еще об одном номере, который обошел все манежи мира: антре шпреха и клоуна с яблоком. Шпрех - это напарник, клоуна, который на манеже с ним ругается или подыгрывает ему. Нередко шпрехом является сам директор цирка. Вот антре с яблоком. Кто- то бросает на арену яблоко, между клоуном и шпрехом разгорается спор, кому это яблоко предназначалось. Наконец после долгих препирательств они договариваются по очереди прятать яблоко и выигрывает тот, кто его найдет. Первым прячет яблоко клоун. Он кладет его под мышку, шпрех ищет, клоун смеется, поднимает руку - яблоко падает. Теперь прячет шпрех. Он кладет фрукт на спину под пиджак. Клоун, конечно, сразу просит его поднять руку, но яблока там нет, опечаленный клоун обыскивает карманы товарища, но все тщетно. Наконец в отчаянии, обойдя шпреха со всех сторон, уже готовый сдаться, он обнаруживает яблоко. Считая, что никто не выиграл, они решают прятать яблоко в третий раз. Клоун прячет, шпрех поворачивается к нему спиной, клоун мечется, не зная куда деться с яблоком, и в растерянности съедает его. Шпрех поворачивается, ищет яблоко и под мышкой и на спине, а затем с сомнением спрашивает:

- Уж не съел ли ты его?

Клоун кивает:

- Да, вы выиграли, оно ваше.

Это было типичное антре, где клоуны могли действовать как им заблагорассудится, так же принимали их и зрители, которые знали, что клоун никогда не проиграет.

А вот еще интересное антре старой клоунады под названием "Фотограф". Клоун фотографирует, но когда он нажимает кнопку аппарата, то из объектива вылетает струйка воды и обливает расфуфыренного щеголя, а иногда из аппарата раздается даже оружейный выстрел.

От кувыркания клоуна до хорошего антре длинный и тяжкий путь. Сколько трюков должен уметь делать клоун, чтобы овладеть азбучными истинами своего искусства! А в старом цирке эта азбука порой была весьма болезненна. Наш клоун Заватта рассказывал, как в детстве он учился получать подзатыльники и оплеухи. Причем рукой нельзя касаться лица, но необходимо было добиться подлинной иллюзии, а это очень и очень непросто. В старом цирке директор давал ангажемент новому клоуну после того, как неожиданно влеплял ему пощечину. Если клоун допускал ее, то директор прекращал с ним всякие переговоры. Заватта еще юношей получил пощечину где-то во Франции в тот момент, когда подписывал контракт. Разозлившись, он тут же влепил директору обратную пощечину. Тот сразу решил ангажировать вспыльчивого молодого человека, утверждая, что Заватта изобрел новое антре, но Заватта разорвал контракт и ушел.

Требуемся время и время, прежде чем ученик клоуна овладеет искусством безболезненно разбивать тарелку о голову своего приятеля, для чего предварительно нужно незаметно потереть ее о локоть и, разогрев, осторожно надломить.

Среди клоунов есть отличные прыгуны и каскадеры и вообще мастера различных жанров, но главное - они должны владеть искусством клоуна; искусство клоуна - это не жанр, а человеческое призвание. Я сам когда-то прошел через это, на старых афишах значился клоун Карел, это я. Но искусству клоуна нельзя научиться, это просто образ жизни или, вернее, способ восприятия мира, благодаря которому мир становится чуть лучше и справедливее. И благодаря которому человек начинает верить, что когда-нибудь такое действительно произойдет.

3.

Дрессура четырех зебр с четырьмя слонами. Это была еще старая отцовская дрессура, исключительно сложная и редкая. Для неспециалистов номер был не так эффектен, но знаток циркового искусства должен его оценить. Дрессировать зебру очень трудно, ибо зебра - животное буйное, любящее волю и свободу. Тем тяжелее была дрессировка зебр с другими животными. Дрессировка включала в себя двигательную систему, приходилось работать с постаментами и качелями.

4.

Дрессура двугорбых верблюдов, дромадеров и лам.

5.

Номер прыгунов на батуте. У нас было десять сальтоморталистов на батуте и без него. Лучший из них - Это унтерман, или нижний, который все организует и всем дирижирует, тем не менее он не удостаивается аплодисментов, ибо его труд никто не ценит. Нижний должен следить за многим, и в первую очередь за работой миттельмана, или среднего акробата, и за тем, что делает вольтижер, или оберман - то есть самый верхний. Как правило, оберман - это мальчик, почти ребёнок. Вырастая, он уже не может быть оберманом, а становится миттельманом и наконец, при определенных данных, унтерманом. Чем же характеризуется опытный унтерман? Не мускулами, а покалеченными ушными раковинами. Это изъян профессии. Сальтоморталисты падают ему на плечи и, прежде чем как следует освоить приземление, сжимают ноги и при падении скользят по голове нижнего. При группе в четыре человека нижний подбрасывает и ловит верхнего, при более многочисленной - только подбрасывает для сальто.

Основой всех прыжков является курбет. Прыгун встает на руки, слегка сгибает локти и, взметнувшись, становится на ноги. Овладев искусством курбета, он изучает флик-фляк, флип-флап, рундат, трик-трак и наконец наиболее трудный прыжок - сальто. Карп-сальто: прыгун лежит на спине, подскакивает, подобно рыбе в воде, и становится на ноги; при этом нельзя опираться на руки. Обезьянье сальто: акробат делает заднее сальто и встает на руки. При арабском сальто прыжок делается не назад, а боком. И, наконец, щучье сальто; это прыжок, при котором акробат, вытянувшись в струнку, летит вперед и поворачивается вокруг своей оси. При сальто-мортале акробат сворачивается в клубок и летит, описывая круг. Сальто-мортале бывают двойные и тройные... Наши прыгуны при исполнении сальто ухитрялись вставить горящий факел в светильник или обуться.

Совместно с прыгунами выступали антиподы, или партерные акробаты. Они лежат на спине и жонглируют ногами. Хороший антипод умеет жонглировать всем чем угодно; я, например, видел как антипод жонглировал железной кроватью. Классическую партерную акробатику исполняют различные "шуты", - "рулет" в седе, падение на лицо, или каскад. Эти номера актеры показывают до тех пор, пока их не выведет из строя падагра - профессиональная болезнь артистов цирка.

В эту программу входил и Розелло со своей восьмиметровой лестницей: он балансирует ее ногами, а на верху делает упражнения его сын. Лестница весит тридцать килограммов, сын - семьдесят. Прежде чем встать на первую ступеньку лестницы, я видел, как юноша тщательно вытирает подметки о нижнюю перекладину: мало кто знает, что достаточно крошечной пылинке попасть в глаз нижнему... Это те мелочи, о которых зритель даже не подозревает.

В этом лее отделении выступала труппа силачей, так называемых "крафт-акробатов".

6.

Немного отдыха после сальто. Пара лошадей рысью везет повозку, в которой находится пони. Опершись передними ногами о возок, бегут на задних ногах еще две лошади, а за ними еще три пони. Вся группа - четыре лошади и четыре пони, - пробежав несколько кругов, исчезает за форгангом. Это, собственно, был проходной номер, чтобы создать настроение перед следующим выступлением.

7.

Лучшими исполнителями художественной верховой езды была группа итальянцев Кристиан. Их было четверо, они одновременно непостижимым сальто-шпрунгом вскакивали на бегущую лошадь и также одновременно соскакивали. При втором прыжке они какое-то время стояли на лошади и вновь прыгали на манеж. Этот номер был отлично слажен и абсолютно точен, точен до миллиметров, вернее, долей секунды. Так же превосходно прыгали Заватта - итальянская семья клоунов и французская группа Лойо из двух братьев и десяти девушек. Была еще группа братьев Каролли, коронным номером которой являлось сальто-мортале на бегущих галопом лошадях. Один из братьев вскакивал на лошадь, стоял несколько секунд на спине, затем чуть сгибал колени, подпрыгивал и, проделав в воздухе сальто, становился на спину второй лошади, бежавшей следом за первой. Лошади бежали гуськом, и прыгун делал сальто с одной на другую. Так одновременно делали все братья. Незаметной, но весьма существенной была при этом роль человека, который, стоя посреди арены, регулировал темп лошадей: лошади должны были бегать, как машины, с точностью до доли секунды.

8.

Вусой Чин, группа из шести китайцев, прыгунов, глотателей огня и изумительных эквилибристов. Цирковое искусство китайцев - одно из самых выдающихся в мире; оно заключается в абсолютной точности и изумительном терпении, умении делать вещи невесомыми.

Каждый номер двухсотлетней давности и зачастую за это время не изменился ни на йоту. И все номера превосходны. Наибольшим успехом у публики пользовались их прыжки через рамку, со всех сторон утыканную острыми ножами. Расстояние между заостренными кончиками ножей невероятно мало, и каждый прыжок артиста рассчитан с точностью до одного миллиметра.

Кроме того, у нас были еще три китайские группы: группа из четырнадцати человек By Лу Чин, несколько поменьше группа Си Хи и группа из семи человек Ли Чан Гана из Ханькоу. У меня до сих пор хранится их письмо с предложением своих услуг. Любопытно - написано оно было по-чешски.

"Дирекции цирка Клудский Марсел 30.XI.1932. Кошице - ЧСР

Позволяем себе предложить Вам свои услуги. Наша китайская труппа (семь человек) работает с оружием, с вилками, вилками с огнем, с косами, тарелками, лентами и чайными чашками. Просим фургон пять метров длины для спанья семи человек и оплаченную дорогу. Прилагаем три фотографии и просим не задерживать ответ.

P.S. Также прыгаем через раму с ножами.

С уважением

Ли Чан Ган

Китайская труппа из Ханькоу

До востребования Центральный Почтамт

Марсель - Франция".

9.

Высшая школа верховой езды - испанская, или еспанольская, как тогда говорили, французская и английская, когда лошади выступают тройкой или соло. Это были великолепные жеребцы, красавицы кобылы, благородные и чистокровные венгерские, русские, английские, арабские и немецкие рысаки, липицкие жеребцы с нежными ноздрями и рысаки; ноги как струнки, шеи лебединые и головы с кулак. Меняя темп, они выполняли главные шаги и фигуры в основном испанской высшей школы: пиаффе, пассажи, леваду, траверсе. Еще до сих пор мы слышим: "Ен параде, вверх! Oy! Ела! Ол-ля гоп! Экко!"

Левада этой испанской школы исполнялась далеко не в каждом цирке Европы, а крупады и пезады в этом номере были на мировом уровне. Тем, кто случайно не знает, что эти термины означают, должен сказать, что они почти не поддаются объяснению. Нужно работать с этой школой изо дня в день, чтобы достичь безупречного и безошибочного исполнения. То, что говорят любителям, обычно лишь описание крупады; при крупаде конь подскакивает, в воздухе поджимает ноги под себя, причем задние так, чтобы не были видны копыта. Передняя часть тела при этом чуть выше задней. Искусство классической крупады заключается в совершенном исполнении в безупречном экстерьере всей фигуры. Не допускается ни малейшего отклонения. Или пезада - фигура, при которой конь поднимает переднюю часть тела на 45 градусов, не выше и не ниже, в высшей школе приблизительности не существует. При этом конь не должен приседать на задние ноги, а передние не должны болтаться в воздухе или поджиматься. Эти два движения - азбука, из которой исходит высшая школа верховой езды!

10.

Свободная дрессировка. Выступают примерно сорок лошадей. Свободная школа кончается искусным баребаком, то есть комической ездой на лошадях, или танцами - пик, а то и па-де-зефир.

11.

Выступление буйволов, дромадеров и двугорбых верблюдов с различными поворотами.

12.

Группа из двадцати четырех арабов. По-видимому, это были лучшие прыгуны вообще; они строили пирамиды из живых тел, и все исполнялось в таком быстром темпе, что у зрителей глаза разбегались.

13.

Воздушная гимнастика под куполом цирка на трапециях или на корд де волане, то есть на канате, свободно висящем в виде дуги под куполом цирка. На первом манеже выступали четверо Вортли, на втором - Рига-монти или Петсел, на третьем - Руденко, знаменитые гимнасты из России. Их группа образовалась в тринадцатом году; они исполняли двойное сальто-мортале, двойное сальто-мортале пируэт, двойной пассаж. Их искусство было не только смелым, но и красивым своей необычайной легкостью и кажущейся простотой, граничащей с игрой. Эта группа выступала во многих европейских цирках, в том числе у Цилниса, у Крутикова, у Никитиных, и их амплуа передавалось из поколения в поколение. В Европе у них всюду были затруднения с паспортами, но нам всегда удавалось их преодолевать, и они всюду выступали под своим известным именем Руденко.

После тринадцатого номера объявлялся антракт. На манеж выбегали августы и клоуны, а тем временем манежи соединялись в одну "дорогу", как мы называли вытянутую овалом арену.

14.

На "дорогу" выходят двадцать четыре слона. Это мой номер, самый великий номер в моей жизни. Я проводил его либо на лошади в костюме индийского мага-раджи, либо как директор - в черном фраке с белой гвоздикой в петлице. Первым шел самый крупный слон, это был мой Бэби, за ним по ранжиру шагали остальные, замыкал шествие самый маленький. Каждый держал предыдущего хоботом за хвост. Они выходили на "дорогу" с левой стороны, через центр переходили к правой писте, затем, не спеша, возвращались на левую сторону "дороги". Я командовал "пируэт" и каждый слон, повернувшись на месте вокруг себя, вновь хватал хоботом за хвост слона, идущего впереди, и шествие продолжалось. Я говорил "стоп", слоны останавливались, по команде "даун" ложились на бок и замирали на опилках посреди "дороги". По команде "сит" садились, по команде "лифт" вставали и поднимали хоботы. Когда я говорил "марш", слоны с поднятыми хоботами шли вперед. Я отходил в сторону, говорил "копф", и все двадцать четыре слона вставали на голову.

Все команды цирковой дрессировки слонов международны, как международны все сигналы дрессировки и вообще вся цирковая тарабарщина, на которой артисты цирка договорятся между собой в любом конце света. При дрессировке больше всего пользуются немецкими и английскими словами, но при дрессировке лошадей предпочтительны термины на французском, итальянском, венгерском и испанском языках, в воздушной акробатике в наше время преобладали французские и русские слова.

Затем униформисты выкатывают на манеж бочки и вносят постаменты, слоны залезают на них и по приказу "ап" и "даун" попеременно встают то на задние, то на передние ноги.

Лучшие из слонов исполняли свои сольные номера: один шел прихрамывая, другой за ним припадая то на обе левые, то на правые ноги, а третий шел на задних ногах. Я вставал на его переднюю ногу, и он нес меня так через всю "дорогу". Затем аккуратно ставил на манеж, я ложился, а пятитонный Бэби перешагивал через меня, затем возвращался, ложился на меня, так что за громадой его тела я вообще ничего не видел. Конечно, он делал вид, что ложился на меня, но я всегда испытывал чувство страха, чтобы он как-нибудь не передумал и не улегся в самом деле. Я лежал между его передними ногами, и от страха меня била дрожь, а он в свою очередь трясся от мысли, как бы меня и в самом деле не придавить, однако я всегда умилялся, видя, как осторожно Бэби ложился. Я тихо говорил "лифт", и он вставал. Затем продолжался общий номер.

Слоны вставали передними ногами на пьедесталы, поворачивались вокруг на задних, затем вставали на пьедесталы и опять поворачивались. Я командовал "даун", слоны опускали передние ноги на манеж и вновь поворачивались вокруг себя. По команде "сит" они садились на бочки. Затем я давал следующую команду, слоны поднимали передние ноги, примерно наподобие зайцев, хотя, пожалуй, это не совсем удачное сравнение.

Затем четыре самых больших слона становились передними ногами на одну бочку, задними - на другую, образовывая нечто вроде слоновьего туннеля; остальные не спеша проходили под ним в организованном порядке. Потом четыре слона залезали на огромные цилиндры или шары, этот номер требовал упорной дрессировки, ибо слон никогда не встанет ни на что, по его мнению ненадежное, что может выкатиться из-под ног либо сломаться. Шары были полтора метра высоты, и слоны удерживали равновесие, как сейчас свободно делают это львы или медведи.

Во второй половине выступления некоторым музыкальным слонам давали инструменты - тарелки, шарманку и барабан. Один крутил ручку шарманки, два других били в барабан, и еще у двух на передних ногах были тарелки. Остальные под эту музыку танцевали, и было очень и очень не просто развить у них хоть какое- то чувство ритма.

Затем следовала заключительная пирамида. Посредине стоит, как унтерман, или нижний, самый крупный слон Бэби, остальные располагаются по обе стороны от него.

По команде ближайший к Бэби слон кладет ему на спину передние ноги, его сосед делает то же с ним, и так все слоны кладут передние ноги на спину своего соседа. Пирамида была очень красивая, и трудность ее заключалась в синхронности исполнения, чтобы все слоны по едва слышной команде одновременно поднимали передние ноги.

Затем Бэби начинал двигаться, левая группа слонов шла за ним, и к последнему в ряду присоединялся первый слон правой. Так на задних ногах они шли всю "дорогу", я вспрыгивал Бэби на бивень или становился ему на голову, что было легче, ибо я стоял там как на скамейке. Бэби поднимался на задние ноги, и в таком положении мы покидали манеж.

Этот номер с тех пор никто не видел, и могу сказать, что если и увидит, то не скоро. Я говорю это не с гордостью, а с печалью.

15.

Групповой конный номер: двадцать лошадей, два наездника и две наездницы. Наездники сидят или стоят на лошадях и держат поводья двух лошадей, бегущих впереди. Так они выполняют различные трюки и элементы дрессуры.

16.

Верховая езда с препятствиями. Это был переход к дальнейшим и последним номерам перед большим антрактом. Показывались различные прыжки через препятствия и вообще спортивная езда. Самое большое препятствие было два метра десять сантиметров высоты, и прыгал через него француз Дельбо на кобыле Делли.

17.

Римская езда: тройки или четверки, состязаясь, мчатся по всей "дороге". Эти состязания были популярны в Древнем Риме, но думаю, что и в двадцатом веке интерес к ним ничуть не меньше. Причем состязания были подлинными, без всякой подтасовки, как бывает при подобных забегах. Случалось, что в римской езде лошади ломали ноги, ибо забег таил в себе опасность, так как циркового искусства в нем было очень немного. Это было, скорее, зрелище, не больше, и мы далеко не всегда включали его в программу. Как правило, вслед за римской ездой следовал большой антракт.

В антракте зрители могли осмотреть зверинец и конюшни, а тем временем униформисты делили "дорогу" на три манежа.

18.

В первом манеже выступало двадцать белых медведей и лошадь. Вершиной номера была заключительная поездка одного медведя на лошади, покрытой панно. Медведей лошади боялись больше, чем тигров или львов, поэтому подготовка этого номера требовала большой и напряженной дрессировки.

На втором манеже выступали десять белых медведей: они делали пирамиду, катались на карусели - одни сидели в корзинках, другие крутили карусель, - некоторые танцевали на цилиндрах, возили друг друга на тележке, скатывались с горки. Требовалось вложить много упорства и труда, чтобы это выступление казалось просто игрой.

На третьем манеже находилось тринадцать львов. Они тоже составляли пирамиды, ходили по веревке, прыгали с пьедестала на пьедестал, через горящие обручи, катались на шарах.

19.

Следующий номер - хищники. На первом манеже было двенадцать тигров, на втором и третьем - по десяти львов. Главное в их выступлениях - построение различных комбинаций в пирамидах и особенно прыжки, прежде всего длинные прыжки через весь манеж.

20.

На первом манеже выступление бурых медведей, на втором - тигра и льва на лошадях, на третьем - лев на слоне. Последняя дрессура была самой сложной, так как слоны безумно боятся львов. Случалось, что слон, повалив решетку, убегал вместе со львом за форганг. К счастью, такое бывало только на репетиции.

Как только последние хищники скрывались в переходной клетке, оркестр играл заключительный марш, и это был конец.

Такая программа означала тяжелый и небезопасный труд многих людей, годы самоотречения и многолетний опыт нескольких цирковых и комедиантских поколений. Каждый опыт, каждый трюк на манеже и под куполом цирка был очень дорого оплачен ошибками и промахами, а за ошибку в цирке очень часто люди и животные расплачиваются жизнью. А коли не жизнью, то ранами физическими и душевными - не обязательно сразу разбиться или получить увечье. Есть иные способы гибели и увечья, которые не так заметны, но тем опаснее для всех их последствия. Называется это страх, испуг, беспокойство, отчаяние, неуверенность - а сколько болезней еще не названо своим именем!

В двадцать девятом году Рудольф хотел построить в Праге каменное здание для цирка, "театр", какие мы видели в итальянских городах и какие есть во Франции, Советском Союзе, Англии и Германии. Но все хлопоты и просьбы были тщетны - перед ним всюду закрывали дверь. Он хотел сделать Прагу "столицей мирового Цирка", но ему не удалось добиться разрешения даже на постройку обычного деревянного здания. Он хотел, чтобы пражане видели самые знаменитые цирки, чтобы Прага стала перекрестком для всех их турне, чему способствовало ее выгодное расположение на европейской карте цирков между Гамбургом, Альфельдом, Лондоном, Марселем и Триестом, пяти цирковыми городами, которые поставляли европейским менажериям и циркам наибольшее количество зверей. Однако все было тщетно. В Праге, с ее отзывчивой публикой и давней традицией циркового искусства, официальные учреждения оставались к манежу равнодушны. Впрочем, в это время у них были другие заботы. Об этом я еще скажу.

В 1929 году в течение шести недель у нас погибли все три жирафа: один в Праге, второй в Пльзени и третий в Жатце.

Мы пробыли на Инвалидовне месяц. Пражане долгое время видели наших живых жирафов, первого живого носорога, первую зебру Греви и многих иных интересных животных и вещей. А мы встретились с публикой, которую не могли сравнивать ни с публикой Рима, города цирковых знатоков, ни с публикой Варшавы, Бухареста или Белграда, а во все эти города цирки приезжают, как домой.

Первый живой жираф, которого по прошествии многих лет видели пражане, навсегда остался в этом городе. Неожиданно он перестал есть, не прикасался к молоку с коньяком, обычно наиболее действенному лекарству. За день до отъезда мы нашли его мертвым в конюшне.

Мышьяк?

Нет, дело не в мышьяке. Это было хроническое многолетнее воспаление слепой кишки. В Пльзень мы поехали без жирафа. Но наши неприятности с жирафами на этом не кончились.

Приехали мы в Пльзень, вагон с жирафом поставили в особую конюшню и подготовили выгон. Вагончик был особый, стоявший в специальном вагоне международного профиля, чтобы можно было проезжать через все европейские туннели - рост жирафа четыре с половиной метра.

Приготовив выгон, мы пошли открывать дверь вагона, жираф мертвым лежал на полу. Врач констатировал перелом шеи.

Это был несчастный случай. Перелом шеи как последствие туберкулеза наиболее частая причина смерти этих красивых печальных животных. Осмотрели вагон - на одном из нижних окошек не хватало решетки. Жираф просунул голову в окно, чего-то испугался, выпрямился и сломал шею.

В первую минуту мы подумали, что кто-то умышленно убрал решетку, но затем установили, что ее вообще не было. По-видимому, проектировщики считали, что для животного такой высоты у нижних окошек не нужны предохранительные решетки. Возможно - точно не знаю, но отсутствие решетки и погубило нашего второго самого красивого жирафа. Пришлось нам срочно по телеграфу искать по всей Европе другого, и мы его нашли, хотя у продавцов зверей в это время жирафы были редкостью. В Африке они во множестве гибли на телефонных линиях, которые тогда всюду проводили. Жираф при малейшей опасности обращается в паническое бегство, причем в беге это прекрасное животное выглядит ужасающе некрасиво, так как выбрасывает ноги в разные стороны; в спешке он налетает на провода и погибает.

Первое представление в Пльзени состоялось 11 июня 1929 года. Шапито стояло на площади, с давних времен носившей имя Бекхауз, ныне площадь Пионеров. Это было наше обычное место в Пльзени - либо там, либо у реки под Лохотинским мостиком.

На первое представление все билеты были проданы, и интерес к цирку был такой, что нам не хватило бы и шести манежей.

В Пльзене мы играли семь дней, с 11 по 17 июня. Затем поехали через всю Чехию и Моравию в Остраву, где собирались отпраздновать рождество и перезимовать. Если зиму мы проводили дома, то оставались обычно на одном месте, чтобы заниматься с животными. Но в это время уголь был настолько дорог, что Ирков для нас оказался так же недоступен, как Италия и Острава.

Город, где был самый дешевый уголь в республике, мы выбрали не случайно. Для отопления конюшен, вагончиков, кухни и большого шатра ежедневно требовалось более десяти тонн угля, если не стояли большие морозы. А животным надо было топить все время.

Итак, мы отправились через Чехию и Моравию в Остраву - это легко сказать и написать, а что такой переезд значит! Это было просто для наших прадедушек, бродячих комедиантов и кукловодов, когда они брели от села к селу. Еще перед первой мировой войной это была почти идиллия - стоит для этого прочесть пару строк из старой цирковой программки:

"Наш цирк переезжает из одного города в другой, из одной страны в другую на специальных поездах. Уже само его прибытие и разгрузка являются занимательным зрелищем. Специальный цирковой поезд обычно прибывает утром рано в город, где его ждут тысячи любопытных зрителей, весьма интересующихся прибытием прославленного на весь мир цирка.

Едва только специальный поезд останавливается на станции, из вагона выходят знаменитые артисты цирка, дрессировщики, укротители зверей, конюхи, наездники и кое-кто из обслуживающего персонала. Большая часть последних остается пока на вокзале для разгрузки тридцати товарных вагонов с вещами, вагонов с реквизитом, вагонов с личным багажом, а также для монтажа локомобиля осветительной машины. Другая часть людей идет на территорию ставить большие цирковые помещения. За короткое время работа закипает. Каждый стоит на своем месте, ничего не спрашивая, ничего не говоря, только выполняет свою работу. Спокойствие и только спокойствие царит в коллективе, который работает, как слаженный механизм, и заслуживает всяческих похвал. Один вагон за другим подъезжает к месту расположения цирка.

Как только всевозможные фургоны, прибывшие с вокзала, разгружены рабочими с помощью огромных слонов, все собираются на территории и через несколько часов, на месте цветущей лужайки или песчаного поля, перед глазами зрителей, словно по волшебству, вырастает огромный палаточный город большого цирка Клудских, оборудованный и готовый принять тысячи жаждущих зрелища".

Теперь все обстоит по-иному.

Представление в городе еще в полном разгаре, а уже снимаются боковые стойки. Через двадцать четыре часа цирк должен играть в другом месте, на расстоянии восьмидесяти, а то и ста километров отсюда. За один день нужно было успеть перевезти товарные вагоны, вагоны с животными, гардеробы, жилые вагончики, канцелярию. Во всей Европе лучшими администраторами считались чехи. У нас много лет на этой должности был старый Лейсек, затем Шмолка и наконец Кочка, который к тому же был отличным дрессировщиком. Вплоть до 1957 года у него был свой небольшой цирк, собственно менажерия; он разбился в Карвине, упав при погрузке. Лейсек был из Шумавы и поступил в цирк как музыкант.

В период своего расцвета наш цирк имел 135 фургонов, для перевозки которых требовалось 86 вагонов. Один день мы выступаем в Пльзени, а на другой - в Праге, один день в Пардубицах, на другой - в Остраве. Последний поезд грузили в Пльзени, а в это время в Праге уже разгружали первый. Дорога была каждая минута, каждый монтировщик. Труппа должна быть сыгранна, как оркестр. Кузнецы, слесари, столяры - при транспортировке все работают не покладая рук, чтобы нас не задержали какие-либо непредвиденные обстоятельства или случайности. Всегда может что-то случиться: скажем, на пути к вокзалу сломается колесо, в пути загорится тормоз у вагона с тентом и вагон отцепят на ближайшей станции, у экзотических животных в вагоне должен быть сквознячок, у тигров испортились задвигающиеся оконные решетки. Все нужно было Учесть - вечером мы выступаем. В половине седьмого вечера все должно быть в порядке, шамбарьер висеть на месте за форгангом, сабо с точностью до одного сантиметра стоять под арапником, как стояли в Пльзени, Варшаве, Неаполе. У всех предметов есть свое точное место. Цирк означает точный распорядок, иначе цирк существовать не может.

При переезде помогают слоны. Те, что постарше, подталкивают фургоны; работают они аккуратно, осторожно, не требуют присмотра. Они отлично знают свои обязанности. В городе, где они уже побывали, могут сами идти на вокзал - прекрасно помнят улицы, точно выстраиваются по ранжиру. В Тешине Бэби начал сдвигать два вагона как раз в тот момент, когда между ними оказался железнодорожник. Тот закричал, Бэби остановил вагон в нескольких сантиметрах от него, откатил его и вытащил железнодорожника хоботом, сохранив ему жизнь.

Перед самым рождеством мы получили в Остраве телеграмму из Альфельда с предложением приобрести пять белых медведей.

В течение жаркого лета мы потеряли целую группу белых медведей, время для дрессировки было, и мы тут же телеграфировали в Альфельд: "Если медведи здоровы, вышлите их нам в Остраву".

И еще одно сообщение застало нас в Моравской Остраве.

В конце декабря мы получали письмо от пана Финке из Падерборна. Пан Финке, - торговец животными, в то время далеко не самый крупный, однако один из самых предприимчивых в Европе.

Письмо нас поразило как гром среди ясного неба. Она гласило:

"Падерборн, 27 декабря 1929 г.

Уважаемые господа директора Клудскиё!

Пишем вам по поручению нашего американского клиента, желающего купить ваш цирк целиком для большого турне по Америке. Если вас это заинтересует, просим ответить как можно скорее. Покупатель заинтересован получить всех животных, включая 24 слона, всех лошадей и группы хищников, все фургоны, шатры и пр. Заручившись согласием, он заплатит наличными и берет на себя транспортировку всего цирка до Гамбурга.

Нам необходимы фотографии всех животных, чтобы показать их заинтересованному лицу. Если вы примете наше посредничество, мы сообщим вам имя и точный адрес нашего клиента. Имя весьма почтенное, однако считаем нужным заметить, что это не господин Джон Ринглинг и не господин Джо Брюс Чепман, который в прошлую осень покупал у нас целый цирк для Англии.

Сейчас продаются несколько цирков, но ни один из них не подходит для Америки из-за небольшого количества зверей; в расчет принимается только такой цирк, как ваш.

Жду вашего незамедлительного ответа, ибо наш клиент готов немедленно приехать и все без промедления оформить.

С неизменным уважением

М. Финке".

Мы от этого предложения отказались.

В ту зиму работы у нас было по горло. Я продолжал Дрессировать слонов; к концу зимы они были в прекрасной форме и их номер достиг мирового уровня. Врат Рудольф тем временем занимался с новой группой белых медведей.

Они были пойманы на свободе; в неволе белые медведи размножаются очень редко. Пойманные звери всегда более ожесточенные, чем звери, рожденные и воспитанные в неволе, однако они не столь хитры и коварны.

Обучение белых медведей совершенно отлично от дрессировки других диких животных. Каждый медведь имеет свои неповторимые особенности, к каждому требуется свой подход, иной раз прямо противоположный, чем к его собрату. Это означает, что если мы хотим иметь хороший номер с белыми медведями, вначале нужно каждого медведя обучать отдельно, а прежде чем приступить к обучению, надо его долго и терпеливо наблюдать, изучать его реакции, привычки, манеру и поведение. Однако если по сравнению с другими живыми существами, включая и человека, белые медведи разительно отличаются друг от друга своим складом ума, то нет на свете живых существ, столь похожих внешне друг на друга, как эти полярные звери. Даже опытный дрессировщик часто не может отличить одного медведя от другого, и ему приходится мобилизовать все внимание, чтобы не ошибиться. С тиграми и львами дело обстоит иначе, - у каждого своя характерная морда, глаза, стать и целая шкала реакций. Еще легче различать слонов. Даже сегодня я узнал бы каждого своего слона, стоило бы мне только услышать его шаги ночью на Винаржицкой площади. Рудольф утверждал, что белые медведи похожи друг на друга, как белые мыши. Попробуйте запомнить и различить двадцать пять белых мышей, когда при этом голова у вас забита сотнями других вещей! Но Рудольф изобрел особый метод.

На железную палку он привязал малярную кисть и попытался каждому медведю поставить где-нибудь на теле опознавательный знак. Когда ему это удалось, он записал себе в блокнот:

"Павел - красная черта на лбу.

Петр - синяя точка на правом ухе.

Мориц - зеленая полоса у носа.

Макс - черное пятно на шее".

Прежде чем он докончил свою работу, звери так разъярились, что у пасти выступила пена. Несколько раз они срывали кисть с палки, и получилось, что у Петра была и синяя точка на правом ухе, и большая зеленая полоса на спине, и черное пятно на шее. Это было далеко не просто. Брат оставил медведей на какое-то время в покое, а сам тем временем ходил вдоль писты и заучивал вслух все двадцать пять знаков. Когда он их зазубрил, я проверял его подряд и в разбивку, но он ни разу не сбился.

Когда он вернулся к своим медведям, то увидел, что зубрил знаки напрасно. Краска засыхала медленно, медведи были игривые, и потому на шкуре каждого из них были и знаки своих товарищей и еще какие-то. У Павла была красная черточка на лбу и на спине, три синие точки на правом боку, две на левом и одна на ухе, семь зеленых полосок на различных частях туловища - он походил скорее на северное сияние, чем на северного медведя. Пришлось нам начать все сначала и с новыми, быстро сохнувшими красками. Наконец медведи отливали всеми цветами.

Затем Рудольф приступил к дрессировке. Вначале очень простой, которая, однако, была достаточно сложной. Вот как это происходит.

По команде в учебную клетку запускают первого медведя. Медведь бросается на вас как буря, в глазах у него зеленые огоньки, а это значит, он хочет вас разорвать. Вы враг, лишивший его свободы, и теперь зависит от вас, и только от вас, что произойдет дальше. Прежде всего при этом яростном натиске вы не смеете ударить медведя, ибо удар при первом знакомстве означает, что вы никогда не сделаете его добрым; после этого вы можете сразу же с ним расстаться и отправить его в зоопарк, иначе он разорвет первого человека, который войдет в его клетку или в туннель.

Вы не смеете его ударить, даже обороняясь, даже если он намерен вас задушить. Вы по-дружески дадите ему один и второй кусок мяса или хотя бы краюху хлеба, намоченную в рыбьем жире. При этом вы не смеете много говорить, - хищники, глаза которых светят зелеными огоньками, этого не любят. Медведь, конечно, считает все это подлым коварством. А вы должны его в этом разубедить. Он недоверчив, но зеленые искорки в глазах начинают помаленьку меркнуть. Вы держитесь с ним по-дружески, как старый господин на прогулке со своим любимым псом. Вы играете с ним, доказывая, Что вы его друг. Только не вздумайте притворяться. Вы сами должны отнестись к нему по-дружески - медведь это сразу узнает, почувствует все ваши скрытые замыслы и цели. Ваша первая и самая важная задача - завоевать его любовь. Если вам это удастся, считайте, что главное дело сделано и вам остаются только кое-какие технические детали. Скажем, двенадцатичасовая ежедневная дрессировка в течение трех месяцев.

У нашего дяди Йозефа, или Джузеппо, был один медведь, который не выносил людей и никого к себе не пускал. Однажды в менажерию пришел специальный парикмахер и предложил постричь зверей; звали его Ромулус, был он итальянец. Дядя Джузеппе не возражал, а на другой день при утреннем обходе он увидел, как итальянский Фигаро в клетке злого медведя обрабатывает щеткой, мылом и бритвенным помазком его грязную желтую шкуру. У дяди задрожали ноги, он считал, что парикмахеру пришел конец. Кричать он не осмелился, чтобы не раздразнить медведя, и как бы между прочим зашептал:

- Дружище, черт побери, бросайте все и выходите из клетки, только не спешите, еле-еле, не спускайте с него глаз, не поворачивайтесь к нему спиной, я вас прикрою.

На это добрый человек весело сказал:

- Ничего страшного, господин директор, ниенте, ниенте, нет-нет, подождите, я его сейчас как следует намылю.

Джузеппе закрыл глаза, а когда открыл их, то увидел, что парикмахер все еще в клетке, медведь, весь в мыльной пене, от удовольствия только постанывал. Вскоре вокруг клетки собрался весь цирк, люди крестились, и никто не отважился даже пикнуть, лишь Ромулус посвистывал и рассказывал собравшимся анекдоты. Итальянские анекдоты весьма пикантны, в другое время все бы покатывались со смеху, но на этот раз никто не улыбнулся и только сам цирюльник при каждой остроте рычал от хохота. Есть люди, которые смеются собственным остротам, даже если вокруг никто не улыбнется. У всех по спине бегали мурашки, глотатель огня потом говорил, что ему в жизни никогда не было так жарко в животе, как в тот раз, когда он смотрел на этого спятившего парикмахера.

Наконец медведь был словно только что выпавший снег в Абруцци. Ромулус спокойно вышел из клетки, как Даниил из ямы со львом, а дядя Джузеппе только за голову хватался. Обиженный Ромулус защищался: - Это такой добряк, он мне доверяет, я это знаю, нечего меня учить, как понимать животное.

Есть люди, которые понимают психологию животных, и этот итальянец Ромулус был одним из них. Это редкий и завидный дар, который из парикмахера делает великого дрессировщика. Жаль, что Ромулус им не стал - он так и остался парикмахером и, возможно, до сих пор подстригает в Вероне стилягам бакенбарды. Когда дядя Джузеппе уезжал из Италии, Ромулус не захотел покидать родину, которую безумно любил; эту причину ему никак нельзя поставить в вину, даже если европейский цирк лишился своего лучшего дрессировщика.

По-видимому, и Рудольф медведей хорошо понимал: первый день он благополучно пережил все двадцать пять нападений взбешенных зверей. На другой день все повторяется. Медведь вновь врывается в клетку как Дьявол, но успокаивается быстрее, на третий, день он только бежит и рычит, а на четвертый идет как барашек. Он уже понял, что человек в клетке не враг, а человек в клетке знает, что если он выдержал четыре раза по двадцать пять атак, то теперь выдержит и все остальные, если только не случится чего-нибудь из ряда вон выходящего и никто ему медведей не испортит. Одним словом, можно считать дело почти выигранным.

Однако у нас до выигрыша в то время было еще очень далеко. На четвертый день произошло нечто ужасное: мы совсем забыли выяснить, сколько у нас медведей и сколько медведиц. А это весьма и весьма важно. В нашей первой группе белых медведей спустя пять лет выяснилось, что Петр и Павел весьма красивые, но тем более опасные медведицы, которые в брачный период едва не разорвали Рудольфа на куски. Нам следовало это помнить, быть более внимательными и всех медведиц исключить из дрессуры.

У белых медведей сочень тяжело различить пол, и порой дрессировщик до самой смерти не знает, что произошло с его полярными медведями и кто собственно накинулся на него. У нас на этот счет был свой рецепт: надо взять палку, на конец ее нацепить кусок мяса и поднять палку так высоко, чтобы медведь встал на задние лапы. Если у медведя на животе шерсть без единого пятнышка, то это медведица, а если шерсть под пупком сантиметров на десять чуть желтоватая от мочи, можете быть уверены, что это медведь.

А дрессура продолжается, каждый день в семь часов утра все начинается сначала, когда же дневное задание кончается, то обессиленный медведь ложится возле решетки, и об усталости зверя можно судить по его "гу-гу-гу" при вдохе и выдохе. Как только он загукал, дрессировщик понимает, что на этот день уже хватит, и дает медведю порядочную порцию молока, чтобы тот пришел в себя. Затем открываются дверки и в клетку входят - теперь уже и впрямь входят - другие медведи - второй, третий... двадцатый. Жаль, что дрессировщик не может в семь часов вечера лечь возле решетки и отвести душу под медвежье гуканье.

В течение двенадцати часов у дрессировщика нет времени на усталость. Он не может упускать из виду ни одной мелочи и в первую очередь должен следить за глазами медведя. У белого медведя глаза, как у рыбы, выпуклые, чтобы под водой он мог видеть во все стороны; из-за выпуклости глаза у медведя очень чувствительные, и при некоторых дрессировках звери слепнут. Рудольф за свою жизнь дрессировал около пятидесяти белых медведей, но ни один из них не ослеп. Это для дрессировщика самая лучшая аттестация, не говоря уже о том, что Рудольф дожил до шестидесяти лет.

Учение продолжается - пирамиды, катушки, постаменты, и так двенадцать часов ежедневно. К первому медведю пускают второго, через десять-двенадцать дней может быть собрана вся группа. Каждый уже знает свое место, свою обязанность, теперь это делается гораздо легче. Самый страшный первый момент, когда поднимается решетка соединительной клетки и белая гора впервые кидается на человека, а тот не смеет защищаться.

Определенного напряжения требует работа на цилиндре. Наш цилиндр был полтора метра высоты и полметра ширины. Когда на него забирался медведь, то через отверстие в цилиндре пробегал шотландский пони. Это был оригинальный номер Рудольфа.

Как мы готовили этот исключительно тяжелый номер? Думаю, что Рудольф простит мне, если я расскажу об этом. Вначале мы закрепили цилиндр, чтобы он не мог двигаться. Затем подманили медведя куском мяса и заставили его залезть на цилиндр. Когда он забирался, Рудольф кормил его до тех пор, пока медведь не научился соблюдать равновесие. Затем цилиндр отпускается настолько, чтобы мог колебаться на два сантиметра взад и вперед, затем на три, четыре сантиметра. Но, конечно, этот трюк годится не для каждого медведя. Хорошему медведю цилиндр нравится, доставляет ему радость, он играет с ним и ни за какие коврижки не желает спускаться вниз.

Таким же способом один медведь учится сидеть на повозке, другой ездить на карусели или скатываться с горки. Чтобы заставить его встать на задние лапы, применяется палка с куском мяса. Однако успех приходит примерно на пятидесятой попытке, ибо в предыдущие сорок девять медведь деревянную палку разламывает на щепки, а железную сгибает, как старый обруч.

Все это время шотландские пони стояли рядом с клеткой. Вначале от страха они дрожали всем телом, но постепенно привыкли. А медведи привыкли к ним. Привыкли к быстрым и неожиданным движениям пони, которые вначале их возбуждали, к их потряхиванию кривой и к их запаху. Через три недели дрессировщик свободно водит пони по клетке, затем даже оставляет их бегать на противоположной стороне клетки. Медведи не обращают на них внимания, стоят в своей пятиметровой пирамиде, двенадцать медведей слева, двенадцать - справа, самый крупный медведь наверху, а под пирамидой пробегают два пони.

Затем Петр катается на цилиндре, пони пробегает рядом с его лапами. Петр замирает и бросается на пони, тот отлетает в сторону, словно мяч, - и в этом его спасение, ибо медведь таращит на него глаза, и, прежде чем успевает повторить нападение, мы уже стоим перед ним и все начинается сначала. Только через две недели мы достигаем успеха, потому что пони теперь боится цилиндра, как черт ладана, цилиндр для него несет смертельную опасность, и мы должны доказать ему, что это только игра и ему совершенно нечего опасаться. Наконец все в порядке, медведи ездят на карусели, на которой две деревянных лошадки, две лодки и одна скамеечка, четыре медведя крутят карусель, а два шотландских пони бегают вокруг в противоположном направлении.

Затем идет питье из бутылок - это совсем просто, если в них налито немного молока. Однажды этот совершенно обычный номер мог обойтись нам весьма дорого.

Мы сидели за ужином, когда дверь вагончика раскрылась и к нам вперевалку вошли Макс и Мориц. Конечно, сразу поднялась паника - их желтые семисантиметровые клыки никому за столом не прибавили аппетита и не улучшили настроения. С этими беглецами мы справились легко, но остальные медведи исчезли, разломав заднюю стенку фургона; они разбежались в разные стороны. Мы, потеряв голову, повсюду искали их, пока в половине третьего ночи не пришел Вашек Лейсек и не сказал: "В отеле, что на площади, медведи сожрали кухарку, только что звонил оттуда ночной сторож".

Мы помчались в отель. Кухня была превращена в руины, но медведей нигде не было. Мы обнаружили их в погребе, они валялись возле кучи пустых бутылок из-под шампанского вдрызг пьяные. Увидев бутылки, они перекусили проволоку, зубами вытащили пробки, и каждый вылакал, по крайней мере, десять бутылок игристого вина. Десять бутылок шампанского свалят и белого медведя. Они лежали на спинах точно так, как мы учили их, когда они должны были представлять пьяных. Лежали и гукали.

Кухарка была в обмороке. Придя в себя, она дрожащим голосом нам все рассказала. Она стояла у стола и чистила морковь. Затем услышала за спиной шаги какого-то животного и, не сомневаясь, что это хозяйский дог, сказала: "Еда рядом, ты, чучело", - а сама даже не обернулась. "Чучело" отправилось в каморку и начало есть. Тут прибежал швейцар и спросил, не был ли здесь случайно белый медведь. Кухарка посоветовала ему сварить крепкого кофе, который стоит в шкафу направо вверху, но как-то взволновалась и решила заглянуть в каморку. Открыла дверь, посмотрела и тут же потеряла сознание.

После бутылок на очереди был самый тяжелый трюк этого номера. Белый медведь сидит верхом на пони, а тот пробегает с ним под живой пирамидой. Это была такая же дрессировка, как лев на лошади, проводится тем же методом, и тем не менее для всех это был тяжкий труд, так же как и заключительная сцена - медведи на горке. Труднее всего было им съехать первый раз, затем они так увлекались, что приходилось их отгонять силой. Но каково пришлось нам, прежде чем они съехали первый раз!

Во второй половине февраля, когда мы уже покончили с дрессировкой, как гром с ясного неба нас ошеломила телеграмма из Иркова, что наша матушка умирает.

Когда мы приехали в Ирков, то в живых ее уже не застали. Она умерла 22 февраля 1930 года в возрасте шестидесяти одного года. Какая это была трудолюбивая женщина! Скольких львят, тигрят, леопардов и медвежат она воспитала! Мать не могла видеть, если кто-нибудь животных бил. Просто не переносила этого. Не могла понять грубого обращения с животными и никому его не прощала, даже отцу, хотя знала, что он никогда не бил со зла или в сердцах. Однажды в Янове в цирк пришел большой любитель зверей Джузеппе Верди со своим догом, которого очень любил. Отец взял самого мирного льва на цепочку и вывел его погулять. Дог бросился на льва словно бешеный, желая разнять их, отец ударил льва по носу так неудачно, что тот на месте умер. Мать никогда не могла этого отцу простить. Она любила животных, и животные любили ее - самый злой хищник ее ни разу не поцарапал. В течение тридцати лет мать пережила и самые волнительные минуты радости и печали в менажерии и цирке. Только она знала, какие порой бывали у нас трудные годы.

После похорон мы вернулись в Остраву и закончили дрессировку. Наступил март, весна, а с весной и конец нашей остравской зимовки.

Мы вновь готовились в путь.