Г. К. Честертон. Отсутствие м-ра Кана (Перевод с английского Н. Трауберг)

Кабинет Ориона Гуда, видного криминолога и консультанта по нервным и нравственным расстройствам, находился в Скарборо, и за окнами его - как и за другими огромными и светлыми окнами - сине-зеленой мраморной стеной стояло Северное море. В таких местах морской вид однообразен, как орнамент; а здесь и в комнатах царил невыносимый, поистине морской порядок. Не надо думать, что речь идет о бедности или скуке - и роскошь и даже поэзия были там, где им положено. Роскошь была тут - на столике стояло коробок десять самых лучших сигар, но те, что покрепче, лежали у стены, а слабые - поближе. Был здесь и набор превосходных напитков, но люди с воображением утверждали, что уровень виски, бренди и рома никогда не понижался. Была и поэзия - в левом углу стояло столько же английских классиков, сколько стояло в правом английских и прочих физиологов. Но если кто-нибудь брал оттуда Шелли или Чосера, пустое место зияло, словно вырванный передний зуб. Нельзя сказать, что книги не читали; читали, наверное, и все же казалось, что они прикреплены цепью, как библия в старых церквах. Доктор Гуд чтил свою библиотеку, как чтут библиотеки публичные. И если профессорская строгость охраняла стихи и бутылки, нечего и говорить, с каким торжественным почтением служили здесь ученым трудам и хрупким, как в сказке, ретортам. Доктор Орион Гуд мерял шагами пространство, ограниченное (как говорят в учебниках) Северным морем с востока, а с запада - рядами книг по социологии и криминалистике. Он был в бархатной куртке, как художник, но носил ее без всякой небрежности. Волосы его сильно поседели, но не поредели; лицо было худое, но бодрое. И он и его жилище казались и тревожными и строгими - как море, у которого он (ради здоровья, конечно) построил себе дом.

Судьба, по-видимому, шутки ради, впустила в длинные, строгие, очерченные морем комнаты человека, до удивления непохожего на них и на их владельца. В ответ на вежливое, краткое "прошу" последняя дверь открылась вовнутрь, и в кабинет вошло бесформенное создание, безуспешно боровшееся с зонтиком и шляпой. Зонтик был черный, старый, давно не ведавший починки; шляпа - широкополая, редкая в этих краях; владелец же их казался живым воплощением нелепой беззащитности.

Хозяин со сдержанным удивлением глядел на него, как глядел бы на громоздкое, безвредное чудище, выползшее из моря. Пришелец смотрел на хозяина сидя и отдуваясь, словно объемистая служанка, втиснувшаяся в омнибус; как она, он светился наивным торжеством и никак не мог управиться с вещами. Когда он сел в кресло, шляпа упала, а зонтик выскользнул; он наклонился, чтоб их поднять, но круглое, радостное лицо было обращено к хозяину.

- Моя фамилия Браун, - приговаривал он. - Простите меня, пожалуйста. Я из-за Мак-Нэбов. Говорят, вы в этих делах помогаете. Простите, если что не так.

Он изловил шляпу и как-то смешно кивнул, словно радовался, что все в порядке.

- Я не совсем понимаю, - сказал ученый сдержанно и холодновато. - Боюсь, вы ошиблись адресом. Я - доктор Гуд. Я пишу и преподаю. Действительно, несколько раз полиция обращалась ко мне но особо важным вопросам...

- Это как раз очень важный! - прервал его гость-коротышка. - Вы подумайте, ее мать не дает им пожениться! - И он откинулся в кресло, явно торжествуя.

Ученый мрачно сдвинул брови. В глазах его поблескивал гнев, а может, смех.

- Понимаете, они хотят пожениться, - говорил человечек в странной шляпе. - Мэгги Мак-Нэб и Тодхантер хотят пожениться. Что же на свете важнее?

Профессорские триумфы отняли у Гуда многое - быть может, здоровье, быть может, веру; однако он еще дивился нелепости. При последнем доводе что-то щелкнуло у него внутри, и он опустился в кресло, улыбаясь немного насмешливо, как врач на приеме.

- Мистер Браун, - серьезно сказал он, - прошло четырнадцать с половиной лет с тех пор, как со мной советовались по частному вопросу. Тогда дело шло о попытке отравить президента Франции на банкете у лорд-мэра. Сейчас, как я понимаю, дело идет о том, годится ли в невесты некоему Тодхантеру ваша знакомая по имени Мэгги. Что ж, мистер Браун, я люблю риск. Берусь вам помочь. Семейство Мак-Нэб получит совет такой же ценный, как тот, что получили французский президент и английский король. Нет, лучший - на четырнадцать лет. Сегодня я свободен. Итак, что же у вас случилось?

Коротенький гость поблагодарил его искренне, но как-то несерьезно (так благодарят соседа, передавшего спички, а не прославленного ботаника, который обещал найти редчайшую травку), и сразу, без перерыва, перешел к рассказу.

- Я уже говорил, моя фамилия - Браун. Служу я в католической церковке, вы ее видели, наверное, - там, за мрачными улицами, в северном конце. На самой последней и самой мрачной улице, которая идет вдоль моря, словно плотина, живет одна моя прихожанка, миссис Мак-Нэб, женщина достойная и довольно строптивая. Она сдает комнаты, и у нее есть дочь, и эта дочь, и она, и постояльцы... ну, каждый по-своему прав. Сейчас там только один жилец, зовут его Тодхантер. С ним еще больше хлопот, чем с другими. Он хочет жениться на дочери.

- А дочь? - спросил Гуд, сильно забавляясь. - Чего же хочет она?

- Как - чего? - воскликнул патер и выпрямился в кресле. - Выйти за него, конечно! В том-то и сложность.

- Да, загадка страшная, - сказал доктор Гуд.

- Джеймс Тодхантер, - продолжал священник, - человек хороший, насколько мне известно, а известно о нем немного. Он невысокий, смуглый, веселый, ловкий, как обезьяна, бритый, как актер, и вежливый, как чичероне. Денег у него хватает, но никому не известно, чем он занимается. Миссис Мак-Нэб, женщина мрачная, уверена, что чем-нибудь ужасным, скорей всего - делает бомбы. Наверное, бомбы эти очень смирные - он, бедняга, просто сидит часами взаперти. Он говорит, что это временно, так надо, до свадьбы все разъяснится. Больше ничего и нету, но миссис Мак-Нэб твердо знает еще много вещей. Вам ли объяснять, как быстро порастают легендой пути неведения! Рассказывают, что из-за дверей слышны два голоса, а когда дверь открыта - жилец всегда один. Рассказывают, что человек в цилиндре вышел из тумана, чуть ли не из моря, тихо пересек и пляж и садик и говорил с Тодхантером у заднего окна. Кажется, беседа обернулась ссорой - хозяин захлопнул окно, а гость растворился в тумане. Семья в это верит, но у миссис Мак-Нэб есть и своя версия: тот, "другой" (кем бы он ни был), выходит по ночам из сундука, который днем заперт. Как видите, за дверью скрыты чудеса и чудища, достойные "Тысячи и одной ночи". А маленький жилец в приличном пиджаке точен и безвреден как часы. Он аккуратно платит, он не пьет, он терпелив и кроток с детьми и может развлекать их без конца, а главное, он пленил старшую, и она готова хоть сейчас выйти за него замуж.

Люди, преданные важной теории, любят применять ее к пустякам. Знаменитый ученый не без радости снизошел к простодушному священнику. Усевшись поудобней, он начал рассеянным тоном лектора:

- В любом, даже ничтожном, случае следует учитывать законы природы. Тот или иной цветок может к зиме и не увянуть, но цветы - вянут. Та или иная песчинка может устоять перед прибоем, но прибой - есть. Для ученого история - цепь сменяющих друг друга миграций. Потоки людей приходят, затем - исчезают, как исчезают осенью мухи или птицы. Основа истории - раса. Она порождает и веры, и споры, и законы. Один из лучших примеров тому - дикая, исчезающая раса, которую мы зовем кельтской. К ней принадлежат ваши Мак-Нэбы. Кельты малорослы, смуглы, ленивы и мечтательны; они легко принимают любое суеверие - скажем (простите, конечно), то, которому учит ваша церковь. Надо ли удивляться, если такие люди, убаюканные шумом моря и звуками органа (простите!), объяснят фантастическим образом самые простые вещи? Круг ваших забот ограничен, и вам видна только эта конкретная хозяйка, перепуганная выдумкой о двух голосах и высоком выходце из моря. Человек же науки видит целый клан таких хозяек, одинаковых, словно птицы одной породы. Он видит, как тысячи старух в тысячах домов вливают ложку кельтской горечи в чайную чашку соседки. Он видит...

Тут за дверью снова раздался голос, на сей раз - нетерпеливый. По коридору, свистя юбкой, кто-то пробежал, и в кабинет ворвалась девушка. Одета она была хорошо, но сейчас не совсем аккуратно. Ее светлые волосы развевались, а лицо ее назвали бы прелестным, если бы скулы, как у многих шотландцев, не были шире и ярче, чем следует.

- Простите, что помешала! - воскликнула она так резко, словно приказывала, а не извинялась. - Я за патером Брауном. Дело страшное.

- Что служилось, Мэгги? - спросил священник, неуклюже поднимаясь.

- Кажется, Джеймса убили, - ответила она, переводя дух. - Этот Кан опять приходил. Я слышала через дверь два голоса. У Джеймса голос низкий, а у этого - тонкий, злой...

- Кан? - повторил священник в некотором замешательстве.

- Его так зовут! - нетерпеливо крикнула Мэгги. - Я слышала, они ругались. Из-за денег, наверное. Джеймс говорил все время: "Так... так... мистер Кан... нет, мистер Кан... два, три, мистер Кан". Ах, что мы болтаем! Идите скорее, еще можно успеть!

- Куда именно? - спросил ученый, с интересом глядевший на гостью. - Почему денежные дела мистера Кана требуют такой срочности?

- Я хотела выломать дверь, - сказала девушка, - и не могла. Тогда я побежала во двор и влезла на подоконник. В комнате было совершенно темно, вроде бы пусто, но, честное слово, в углу лежал Джеймс. Его отравили, задушили...

- Это очень серьезно, - сказал патер и встал, собрав кое-как свои непокорные вещи, - я сейчас говорил о вашем доле доктору, и его точка зрения...

- Сильно изменилась, - перебил ученый. - Кажется, в нашей гостье не так уж много кельтского. Сейчас я свободен. Надену-ка я шляпу и пойду с вами в город.

Несколько минут спустя они достигли мрачного устья нужной им улицы. Девушка ступала твердо и неутомимо, как горцы; ученый двигался мягко, но ловко, как леопард; священник семенил бодрой рысцой, не претендуя на изящество. Эта часть города в какой-то мере оправдывала рассуждения о навевающей печаль среде. Дома тянулись вдоль берега прерывистым, неровным рядом; сгущались ранние, мрачные сумерки; море, лиловое, как чернила, шумело довольно грозно. В жалком садике, спускавшемся к берегу, стояли черные, голые деревья, словно чертовы лапы вскинулись от удивления. Навстречу бежала хозяйка, взметнув худые руки; ее суровое лицо было темным в тени, и сама она чем-то походила на черта. Доктор и патер слушали, кивая, как она выкликает уже известные им вещи, прибавляя жуткие детали и требуя отмщения незнакомцу - за то, что он убил, и жильцу - за то, что он убит, и за то, что он сватался к дочери, и за то, что так и не дожил до свадьбы. Потом по узким коридорам они дошли до запертой двери, и доктор ловко, как старый сыщик, выломал ее плечом.

В комнате было тихо и страшно. Первый же взгляд неоспоримо доказывал, что тут отчаянно боролись хотя бы два человека. На столике и на полу валялись карты, словно кто-то внезапно прервал игру. Два стакана стояли на столике - вино налить не успели, - а третий звездой осколков сверкал на ковре. Неподалеку от него лежал длинный нож, верней - короткая шпага с причудливой, узорной рукоятью; на матовое лезвие падал серый свет из окна, за которым чернели деревья на свинцовом фоне моря. В другом углу поблескивал цилиндр, должно быть, сбитый с головы; и казалось, что он еще катится. В третий же угол небрежно, как куль картошки, кинули Джеймса Тодхантера, обвязав его, однако, словно багаж, и заткнув шарфом рот, и скрутив ему руки и ноги. Темные его глаза бегали по сторонам.

Доктор Орион Гуд постоял у порога, глядя туда, где все беззвучно говорило о насилии. Потом, быстро ступая по ковру, он пересек комнату, поднял цилиндр и серьезно примерил его связанному Тодхантеру. Цилиндр был так велик, что сполз чуть ли не до плеч.

- Шляпа мистера Кана, - сказал ученый, разглядывая подкладку в лупу. - Почему же шляпа здесь, а владельца нет? Мистер Кан не грешит небрежностью в одежде. Цилиндр - очень модный, хотя и не новый, его часто чистят. По-видимому, Кан - старый денди.

- О господи! - выкрикнула Мэгги. - Вы б лучше его развязали.

- Я намеренно говорю "старый", - продолжал Гуд, - хотя, быть может, доводы мои немного натянуты. Волосы выпадают у людей по-разному, но все же выпадают, и я бы различил через лупу мелкие волоски. Их нет. Потому я и считаю, что м-р Кан - лысый. Сопоставим это с высоким, резким голосом, который так живо описала мисс Мак Нэб (потерпите, мой друг, потерпите!), сопоставим лысый череп с истинно старческой сварливостью - и мы посмеем, мне кажется, сделать свои выводы. Кроме того, м-р Кан подвижен и почти несомненно - высок. Я мог бы сослаться на рассказ о высоком человеке в цилиндре, но есть и более точные указания. Стакан разбит, и один из осколков лежит на консоле над камином. Он бы туда не попал, если б разбился в руке такого невысокого человека, как Тодхантер.

- Кстати, - вмешался священник, - не развязать ли его?

- Стаканы говорят не только об этом, - продолжай эксперт, - я сказал бы сразу, что м-р Кан лыс или гневен не столько от лет, сколько от разгульной жизни. Как известно, Тодхантер тих, скромен, бережлив, он не пьет и не играет. Следовательно, карты и стаканы он припас для данного гостя. Но этого мало. Пьет он или не пьет, вина у него Нету. Что же было в стаканах? Осмелюсь предположить, что там было бренди или виски, по-видимому, дорогого сорта, а наливал его м-р Кан из своей фляжки. Мы узнаем определенный тип: человек высокий, немолодой, элегантный, немного потрепанный, игрок и пьяница. Такие люди часто встречаются на обочине общества.

- Вот что, - закричала девушка, - если вы меня к нему не пустите, я побегу звать полицию!

- Не советовал бы вам, мисс Мак-Нэб, - серьезно сказал Гуд, - спешить за полицией. Патер Браун, прошу вас, успокойте свою паству - ради них, не ради меня. Итак, мы знаем основные особенности Кана. Что же мы знаем о Тодхантере? Три вещи: он скуповат, он довольно состоятелен, у него есть тайна. Всякому ясно, что именно это - характеристика жертвы шантажа. Не менее ясно, что поблекший лоск, дурные привычки и озлобленность - неоспоримые черты шантажиста. Перед нами типичные персонажи трагедии этого типа: с одной стороны, приличный человек, скрывающий что-то, с другой - столичный стервятник, чующий добычу. Сегодня они встретились, столкнулись, и дело дошло до драки, верней, до кровопролития.

- Вы развяжете веревки? - упрямо спросила девушка. Доктор Гуд бережно поставил цилиндр на столик и направился к пленнику. Он осмотрел его, даже подвинул и повернул немного, но ответил только:

- Нет. Они послужат, пока полицейские не принесут наручников.

Патер, тупо глядевший на ковер, обратил к нему круглое лицо.

- Что вы хотите сказать? - спросил он.

Ученый поднял с ковра странную шпагу и, отвечая, внимательно разглядывал ее.

- Ваш друг связан, - начал он, - и вы решаете, что его связал Кан. Связал и сбежал. У меня же - четыре возражения. Во-первых, с чего бы такому щеголю оставлять по своей воле цилиндр? Во-вторых, - он подошел к окну, - это единственный выход, а он заперт изнутри. В-третьих, на клинке капля крови, а на Тодхантере нету ран. Противник, живой или мертвый, унес эту рану на себе. И, наконец, вспомним то, с чего мы начали. Скорей, жертва шантажа прикончит своего мучителя, чем шантажист зарежет курицу, несущую золотые яйца. Кажется, довольно логично.

- А веревки? - спросил священник, восхищенно и растерянно глазевший на него.

- Ах, веревки... - протянул ученый. - Мисс Мак-Нэб очень хотела узнать, почему я не развяжу ее друга. Что ж, отвечу. Потому что он и сам может высвободиться когда угодно.

- Что? - воскликнули все, удивляясь каждый по-своему.

- Я осмотрел узлы, - спокойно пояснил эксперт. - К счастью, я в них немного разбираюсь, криминологам это нужно. Каждый узел завязал он сам; ни одного не мог сделать посторонний. Уловка умная; Тодхантер сделал вид, что жертва - он, а не злосчастный Кан, чье тело зарыто в саду или томится в камине.

Все уныло молчали; становилось темнее; искривленные морем ветви казались чернее, суше и ближе, словно морские чудища выползли из пучины к последнему акту трагедии, как некогда выполз оттуда он сам, злодей или жертва, чудище в цилиндре. Смеркалось, словно сумерки - темное зло шантажа, гнуснейшего из преступлений, где подлость покрывает подлость черным пластырем на черной ране.

Приветливое и даже смешное лицо коротышки-священника вдруг изменилось. Его искривила гримаса любопытства - не прежнего, детского, а того, с какого начинаются открытия.

- Повторите, пожалуйста, - смущенно сказал он. - Вы считаете, что мистер Тодхантер сам себя связал и сам развяжет?

- Вот именно, - ответил ученый.

- О господи! - воскликнул священник. - Неужели правда?

Он поскакал через комнату, как кролик, и с новым, пристальным вниманием воззрился на полузакрытое лицо. Затем обернул к собравшимся свое лицо, довольно простоватое.

- Ну конечно! - взволнованно вскричал он. - Разве вы не видите? Да посмотрите на его глаза!

И ученый и девушка посмотрели и увидели, что верхняя часть лица, не закрытая шарфом, как-то странно кривится.

- Да, глаза странные, - заволновалась Мэгги. - Звери! Ему больно!

- Нет, не то, - возразил ученый, - выражение, действительно, особенное... Но я бы сказал, что эти поперечные морщины свидетельствуют о небольшом психологическом сдвиге...

- Милостивый! - закричал Браун. - Вы что, не видите? Он смеется!

- Смеется... - повторил доктор, - с чего бы ему смеяться?

- Как вам сказать... - виновато начал Браун, - не хочется вас обидеть, но смеется он над вами. Я б и сам посмеялся, раз уж все знаю.

- Что вы знаете? - не выдержал Гуд.

- Чем он занимается, - отвечал священник.

Он семенил по комнате, как-то бессмысленно глядя на вещи и бессмысленно смеясь над каждой, что, естественно, всех раздражало. Сильно смеялся он над черным цилиндром, еще сильней - над осколками, а капля крови чуть не довела его до судорог. Наконец он обернулся к угрюмому Гуду.

- Доктор! - восторженно вскричал он. - Вы - великий поэт! Вы, словно бог, вызвали тварь из небытия. Насколько это чудесней, чем верность фактам! Да факты просто смешны, просто глупы перед этим!

- Не понимаю, - высокомерно сказал Гуд. - Факты мои неоспоримы, хотя и недостаточны. Я отдаю должное интуиции (или, если вам угодно, поэзии) только потому, что собраны еще не все детали. Мистера Кана нет...

- Вот-вот! - весело закивал священник. - В том-то и дело - его нет. Его настолько нет, - прибавил он задумчиво, - что никого так сильно не было.

- Вы хотите сказать, его нет в городе? - спросил Гуд.

- Его нигде нет, - ответил Браун. - Нет по сути своей, как говорится.

- Вы действительно полагаете, - улыбнулся ученый, - что такого человека нет вообще?

Патер кивнул.

- Как ни жаль, - подтвердил он.

Орион Гуд презрительно хмыкнул.

- Что ж, - сказал он, - прежде чем перейти к сотне с лишним других доказательств, возьмем первое - то, с чем мы сразу столкнулись. Если его нет, то кому тогда принадлежит эта шляпа?

- Тодхантеру, - ответил Браун.

- Она ему велика! - нетерпеливо крикнул Гуд. - Он не мог бы носить ее.

Священник с бесконечной кротостью покачал головой.

- Я не говорю, что он ее носит, - ответил он. - Я сказал, что это его шляпа. Небольшая, но все же разница.

- Какая еще разница? - фыркнул криминолог.

- Ну подумайте сами! - воскликнул кроткий натер, впервые поддавшись нетерпению. - Зайдите в ближайшую лавку - и увидите, что шляпочник совсем не носит своих шляп.

- Он извлекает из них выгоду, - возразил Гуд. - А что извлекает из шляпы Тодхантер?

- Кроликов, - ответил Браун.

- Что? - закричал Гуд.

- Кроликов, ленты, сласти, рыбок, серпантин, - быстро перечислил священник. - Как же вы не поняли, когда догадались про узлы? И со шпагой то же самое. Вы сказали, что на нем нет раны. И правда - рана в нем.

- Под рубашкой? - серьезно спросила хозяйка.

- Нет, в нем самом, внутри, - ответил патер.

- А, черт, что вы хотите сказать?

- Мистер Тодхантер учится, - мягко пояснил Браун. - Он хочет стать фокусником, жонглером и чревовещателем. Шляпа - для фокусов. На ней нет волос не потому, что ее носил лысый Кап, а потому, что ее никто не носил. Стаканы - для жонглирования. Тодхантер бросал их и ловил, но еще не наловчился как следует и разбил один об потолок. И шпагой он жонглировал, а кроме того, учился ее глотать. Глотанье шпаг - почетное и трудное дело, но тут он тоже еще не наловчился и поцарапал горло. Там - ранка, довольно легкая, а то бы он был печальней. Еще он учился освобождаться от пут и как раз собирался высвободиться, когда мы ворвались. Карты, конечно, для фокусов, а на пол они упали, когда он упражнялся в их метании. Понимаете, он хранил тайну, фокусникам нельзя иначе. Когда прохожий в цилиндре заглянул в окно, он его прогнал, а люди нагородили таинственного вздора, и мы поверили, что его мучает щеголеватый призрак.

- А как же два голоса? - удивленно спросила Мэгги.

- Разве вы никогда не видели чревовещателя? - спросил Браун. - Разве вы не знаете, что он говорит нормально, а отвечает тем тонким, скрипучим, странным голосом, который вы слышали?

Все долго молчали. Доктор Гуд внимательно смотрел на священника, странно улыбаясь.

- Да, вы умны, - сказал он. - Лучше и в книге не напишешь. Только одно в этом Кане вы не объяснили: имя. Мисс Мак-Нэб ясно слышала: "мистер Кан".

Священник по-детски захихикал.

- А, - сказал он, - это самое глупое! Наш друг бросал стаканы и считал, сколько словил, а сколько упало.

Он говорил: "Раз-два-три - мимо стакан, раз-два-три - мимо стакан..."

Секунду стояла тишина, потом все засмеялись. Тогда лежащий в углу с удовольствием сбросил веревки, встал, поклонился и вынул из кармана красно-синюю афишу, сообщавшую, что Саладин, первый в мире фокусник, жонглер, чревовещатель и прыгун, выступит с новой программой в городе Скарборо в понедельник, в восемь часов.