Лазар Добрич. Трапеция смерти (Перевод с болгарского Е. Фалькович)

...Уже два года прошло с тех пор, как я поступил в труппу Димитреску гимнастом. Мне исполнилось 19 лет, и я работал со своим партнером Гателло номер "Комические турнисты".

Однажды, когда мы были в венгерском городе Папа, южнее Будапешта, я отправился на ярмарку. Люди веселились, качались на качелях-лодках, которые сейчас не редкость во всех парках и увеселительных местах. Я загляделся на лодки - качались в основном молодые парни и девчата, и это было очень красиво! А один паренек, желая отличиться перед своей зазнобой и заткнуть всех за пояс, так раскачивал лодку, что она принимала почти горизонтальное положение. Девчонка пищала, ей было очень страшно - железные стержни, на которых держалась лодка, жалобно скрипели, а горизонтальная балка, казалось, вот-вот прогнется под тяжестью лодки... Парень пожалел девчонку и перестал раскачивать лодку - а я сделал блестящее открытие, определившее все мое артистическое будущее...

Я стоял в центре городской ярмарки, продолжая наблюдать за лодкой, а сознанием моим уже завладел вихрь новых мыслей, предположений, расчетов. Если горизонтальную балку, на которой крепились стержни лодки, заменить крепкой металлической осью, лодка могла бы сделать вокруг нее оборот на 360 градусов - конечно, при этом надо иметь достаточно сил, чтобы раскачать ее. Может быть, именно я смогу сделать это и создать невиданный, небывалый доселе сенсационный номер?

Если какой-то случайно увиденный мною парень вместе со своей девчонкой могли так высоко подкинуть лодку, почему же я - цирковой артист - не могу сделать больше? К тому же их двое, а я буду один, и не в тяжелой деревянной лодке, а на легкой гимнастической трапеции, для которой нужно вдвое меньше усилий.

Я подождал, пока освободится какая-нибудь лодка, и сел в нее. Ну, теперь в кач! Всего лишь несколькими приседаниями я раскачал лодку так же сильно, как это делал парень, и не чувствовал никакой особой усталости. На большее я не решился - не хотел испытывать судьбу.

Я вылез из лодки со смешанным чувством радости и неуверенности. Если я сумею осуществить то, что задумал, я стану самым знаменитым артистом цирка в мире. Но странно - почему до сих пор никто не попытался сделать такой номер? Неужели это невозможно? Или есть какие-то законы физики, которых я не знаю и которые могут помешать?

Пять лет подряд я работал как вол, чтобы заработать деньги на постройку гимнастического аппарата, который я окрестил "трапеция смерти". (В цирке, особенно старом, любили эффекты!) Но вот появилось другое препятствие - ни один директор цирка или варьете не хотел предоставить мне место для монтировки аппарата и время для репетиций. Аппарат был громоздкий, монтировать его было трудно, а результаты - неизвестны. Кроме того, меня втайне считали слегка "тронутым" - надо же тратить все свое жалованье на какие-то выдумки, из которых, может быть, вообще ничего не выйдет.

В конце концов нашелся все-таки человек, который отважился помочь мне, - это был директор варьете "Олимпия" в Париже. Закапчивая наш деловой разговор о времени репетиций, он сказал:

- Кто рискует, тот выигрывает. Если добьешься успеха, станешь всемирно известным артистом, и я буду рад, если ты хоть изредка вспомнишь обо мне...

Начались репетиции. Я стал на горизонтальную планку трапеции, схватился за обе держащие ее металлические трубки, присел и начал постепенно раскачиваться. С большим трудом я достиг горизонтального положения и постарался преодолеть его, подняться выше. Но у меня не было больше сил. Сел на планку трапеции и решил отдохнуть, пока темп качания замедлится. Потом слез на пол, размялся немного, поговорил с некоторыми артистами, репетировавшими вокруг меня, - и снова на аппарат. И на этот раз мне не удалось достичь большего. Венгерский паренек поднимал лодку выше, чем я трапецию. Но железные балки его лодки не превышали 2,5 метра, а мои вертикальные трубки были длиннее 3,5 метра. В этом случае нужно приложить больше сил, потому что при полном обороте трапеция опишет окружность диаметром больше 7 метров! Прошло еще несколько дней, а я был все на том же месте. Уверенность моя поколебалась, сомнения одолевали меня - неужели я не смогу осуществить свою мечту? Неужели некий мой коллега был прав, когда говорил мне:

- Если бы можно было перебросить трапецию через горизонтальную балку и сделать полный круг, тысячи артистов до тебя давно бы уже сделали это.

Но я не сдался. Снова и снова пробовал я поднять трапецию выше, и вот мне показалось, что дело немного двинулось вперед - да, так и есть, горизонтальная линия осталась позади, а трапеция подлетает все ближе, ближе к точке переворота, но до нее еще ой как далеко! И чем ближе к ней, тем все трудней становилось мне. Дыхание сбивалось, руки покрывались волдырями, кожа клочьями слезала с них. Но я продолжал упорствовать. Каждый день уже приносил что-то новое; до точки переворота было все еще далеко, но польза ежедневной многочасовой работы была очевидна - я чувствовал себя на трапеции все более уверенно и замечал, что чем медленнее я ее раскачиваю, тем меньше устаю. Мои новые товарищи, часто следившие за репетициями, говорили мне:

- Ты совсем близко от цели. Осталось совсем не много...

Если бы они знали, какая огромная поддержка была в их словах, как они помогали мне добиваться осуществления мечты!

И вот настало время, когда я мог уже с достаточной легкостью подвести трапецию почти вплотную к критической точке... Однажды во время репетиций я огляделся вокруг, увидел себя высоко над полом, стал все энергичнее раскачиваться и - о чудо! - трапеция заняла вертикальную позицию, на мгновение задержалась так и пошла обратно, но в следующий раз я разогнал ее чуть сильнее, она снова пришла в верхнюю точку и через какую-то долю секунды перемахнула на другую сторону круга...

Ура! Я победил! Моя мечта осуществилась!.. Первыми аплодисментами наградили меня двадцать моих коллег, репетировавших вокруг. А я уже представлял себе огромный манеж, две тысячи зрителей...

В изнеможении я сел на трапецию и ждал, когда она остановится. Когда я спрыгнул вниз, со мной сделалось что-то вроде нервного приступа - меня трясло как в лихорадке, зубы стучали, не стало сил двигаться. Я сидел на земле, смотрел на обступивших меня в тревоге артистов, силился что-то сказать им - но не мог. Один из коллег в волнении закричал: "Кажется, он сошел с ума!"

Это несколько отрезвило меня, я стал приходить в себя и мог уже улыбнуться. Мои коллеги обрадовались, кто-то положил мне руку на плечо и сказал:

- Если бы ты знал, какое сильное впечатление производит со стороны этот переворот трапеции! Невиданная, мировая сенсация!

Конец всем мукам и сомнениям! Я стал изобретателем нового циркового номера. Удивляюсь лишь тому, как у меня тогда хватило смелости так пышно и претенциозно назвать его "Трапеция смерти"... Впрочем, я был молод, а это многое извиняет...

Океанский пароход "Ля Франс" приближался к американскому берегу. Это было под вечер, облака рассеялись; заходящее солнце ослепительно отражалось в гладкой воде. Мы с моим новым другом - шотландцем - устремили взгляды на запад, где уже вырисовывались небоскребы Нью-Йорка. Пароход приветствовал город гудком сирены. Когда мы приблизились к берегу, мы увидели фасад большого, но не очень высокого здания. По всему протяжению верхнего этажа здания, между двумя башенками, стоявшими по обеим сторонам фасада, тянулась огромная световая реклама. Такой большой рекламы я не видел никогда в жизни. На светлом фоне огромными огненно-красными буквами было написано: "Iwanoff". Каждая буква была едва ли не в три человеческих роста...

- Господин Иванов, там не ваша ли фамилия написана? - спросил меня шотландец на которого тоже произвела впечатление реклама. (Тогда я назывался Иванов, а не Добрич, потому что Добрич звучит не очень по-болгарски.)

Я ответил ему, что Иванов - действительно моя фамилия, но у нас в Болгарии она очень уж часто встречается. А реклама наверняка касается владельца парфюмерных магазинов в Париже, болгарина из Казанлыка, который тоже носит фамилию Иванов. Он торгует болгарским розовым маслом и разными другими эссенциями. Этот болгарин обожает шумную рекламу. В Париже во времена, о которых я рассказываю, улица, на которой находился его магазин, вся благоухала розовым маслом... Нет ничего удивительного в том, что он расширил свою фирму за пределами Европы и "перемахнул" на другой континент - я был уверен, что реклама, которая огненно плясала перед нашими взорами, сооружена им.

Мы сошли с парохода, наняли фаэтон и велели отвезти себя на 44-ю авеню. По дороге мы снова увидели огромную световую рекламу на фасаде большого здания. Это было здание ипподрома, где на следующий день должен был состояться мой дебют. Когда мы прибыли в отель, я спросил у дежурного директора, что означает эта реклама на фасаде ипподрома. Ответ был поразителен:

- Это реклама о выступлениях одного всемирно известного циркового артиста, которые завтра начнутся на ипподроме. Если хотите узнать об этом более подробно - почитайте афиши...

Я онемел от удивления, а мой друг Эдит, которая была со мной, не могла удержаться от восклицания. Немного позже, горя нетерпением, мы вышли в город. Он весь был залит светом огромных реклам, на которых многометровыми буквами сияла моя фамилия... Завтра мне предстояло выступать на ипподроме - в громадном зале, вмещавшем более шести тысяч зрителей. На его сцене можно было разместить одновременно три цирковых манежа...

В моей жизни было много счастливых минут артистического успеха. Но 5 февраля 1906 года осталось в моей памяти как самая волнующая дата - в этот день на нью-йоркском ипподроме я достиг вершины славы. Самая смелая фантазия не могла подсказать мне того, что я пережил в этот день.

Зал был переполнен. Стояли в проходах, сидели на полу. (На следующие семь представлений билеты уже были распроданы.)

Публика проявляла нетерпение. Номера, предшествовавшие моему появлению, она встречала без интереса, с трудом сдерживая напряжение. Наконец настала моя очередь. Перед занавесом появилась моя ассистентка Эдит. Музыка заиграла туш. На хорошем английском языке Эдит обратилась к публике:

- Уважаемые дамы и господа! Последний номер сегодняшней программы - "Трапеция смерти", изобретенный и исполняемый болгарином Лазаром Ивановым. Головоломный и невиданный доселе цирковой номер, который господин Иванов исполнит перед вами, является его личным достоянием. Никто в мире еще не решался на такой смелый и рискованный шаг, как исполнение этого полного драматического напряжения номера. Впрочем, сейчас вы сами убедитесь в том, что господин Иванов не без основания назвал свой номер "Трапецией смерти"...

Последние слова Эдит были встречены дружными аплодисментами. Огромный, 45-метровый занавес потонул в подземелье.

- Вперед! - скомандовал режиссер и слегка похлопал меня по спине. В этот момент зал заполнили торжественные звуки болгарского национального гимна, который играл оркестр в составе 100 человек!

Я задрожал от волнения. Под звуки гимна в ритме марша я вышел на середину авансцены, легким поклоном ответил на теплую встречу и отправился к аппарату.

В это время я уже работал на двух трапециях - небольшой нижней и большой верхней. Нижняя в висячем состоянии отстояла от земли на 2,2 метра, а верхняя висела над ипподромом в 24-х метрах от земли и, приходя в высшую вертикальную точку лопинга, достигала точно 36 метров высоты. Я начинал выступление с маленькой трапеции и заканчивал на большой. Быстро взобравшись по спущенному мне канату на нижнюю трапецию, я начал раскачивать ее все сильнее. В короткое время я успел перевернуть трапецию и начал серию трюков, сопровождавшихся дробью нескольких маленьких барабанов из оркестра.

Когда трапеция оказывалась наверху в вертикальном положении, а я стоял на ней головой вниз, я бросал трапецию, хватался за горизонтальную ось вращения и на прямых руках начинал в обратном направлении вертеть "солнце", как на обыкновенном турнике. Когда трапеция падала вниз и принимала вертикально отвесное положение - начальное, - я снова соскакивал на нее. Потом я перевертывал трапецию, сидя на ней, держась за нее прямыми руками, и делал еще несколько упражнений, не столь опасных, сколь очень эффектных. Публика следила за мной затаив дыхание, и, когда я соскочил на землю, меня встретил гром аплодисментов. Музыка долго играла туш, я благодарил за овации, ждал, когда публика успокоится, и готовился ко второму номеру - на большой трапеции...

Когда зал затих, я поймал спущенный мне канат и поднялся на верхнюю трапецию. Как только я ступил на нее, люстры в зале погасли. Погас свет и на сцене, и только два прожектора, слева и справа, скрестились на моей фигуре и не отпускали меня до конца номера. Я начал раскачивать трапецию вокруг горизонтальной оси, в которой справа и слева были прикреплены два знамени - болгарское и американское. Когда трапеция стала быстро вращаться, знамена заплескались, а публика, в восторге и волнении, заревела страшно и неудержимо - ничего не было видно, кроме моего тела в белом шелковом трико и шелковых трепещущих знамен; впечатление было такое, будто я лечу в воздухе без всякой опоры. В какой-то момент я достиг высшей вертикальной точки, остановил трапецию, стоя на ней головой вниз, и не спешил довершить круг. Создавалось впечатление, что перевернуть большую трапецию очень трудно, да и само положение вниз головой было очень эффектно. Внизу, в зрительном зале, поднялось нечто страшное - шесть с половиной тысяч человек ревели, орали, пищали, умоляли меня перевернуть трапецию. Но я все еще не торопился совершить полный допинг.

Когда публика дошла до полного экстаза и я почувствовал, что силы мои иссякают, - я повел трапецию вниз. Раздался взрыв неистовых, подобных шквалу, аплодисментов, они не стихали, пока я делал еще несколько допингов. Потом я снова остановил трапецию наверху и через секунду вернул назад, чтобы сделать ряд обратных допингов, умерил качание трапеции, поймал поданный мне канат и спустился на землю...

Едва я коснулся пола, меня окружили плотным кольцом артисты - участники программы: они поздравляли и обнимали меня. Я поблагодарил, поклонился продолжавшей реветь публике и быстро пошел за кулисы. Эдит встретила меня там, смеясь и плача от радости; пришел директор и долго тряс мне руки...

Еще четыре раза я возвращался в рукоплещущий зал, под конец я почувствовал, что сейчас упаду - из носа у меня шла кровь, в глазах потемнело, а публика ничего не хотела знать...

Эдит набросила на меня свое манто и быстро повела в гримерную.

У двери стояла толпа почитателей - артисты, журналисты, фоторепортеры; все наперебой приглашали нас провести вместе вечер. Но я мечтал о том, чтобы скорей добраться до отеля и вдвоем с Эдит отпраздновать этот грандиозный артистический успех...

...Наутро бой принес в мой номер целую гору газет: хвалебные статьи, интервью, которых я не давал, фантастические сведения о моей семье и моей родине Болгарии... В этот день весь Нью-Йорк говорил о моем выступлений. Газета "Нью-Йорк таймс" так закончила свою большую статью об этом событии:

"Вопреки тяге и стремлению публики к сенсациям, вчера вечером все вздохнули с облегчением, когда молодой стройный артист завершил свой смертельно опасный номер и соскочил на землю. Ничего подобного мы никогда не видели до сих пор!"