Джордж Гаррет. Прыжок (Перевод с английского Ю. Жуковой)

Почти месяц стояла она в своем плотно облегающем купальном костюме из блесток на самом верху шаткой деревянной вышки, уходящей в небо, как лестница, что приснилась когда-то Иакову, стояла над облаками в росчерках мечущихся птиц, а где-то внизу, на земле, так далеко, что при одном взгляде туда кружилась голова, полыхало в огромном чане пламя, в которое она готовилась прыгнуть. Под чаном пляшущими огненными буквами было написано:

Одно из чудес двадцатого века!
Акробатка Стелла!
Прыжок с тридцатиметровой высоты
В кипящий котел смерти!

Афиши эти таинственным образом наводнили город; однажды в понедельник они появились в витринах магазинов, на стенах домов, на телеграфных столбах, на стволах деревьев и, естественно, произвели на всех сильное впечатление. Первыми их увидели идущие в школу дети - учебный год только начался. Они сгрудились у афиш, с восторгом и ужасом разглядывая эту смелую, как из сказки, маленькую женщину с могучей фигурой, и потом целый день волновались и шумели, словно потревоженный улей. Вслед за детьми на улицу вышли взрослые и принялись сердито сдирать афиши со своих домов, а двое полицейских до самого вечера трудились в центре города над телеграфными столбами и фонарями.

Как же их было много! И как загадочно они появились! Тревожные и будоражащие, словно крик трубы в тишине, они неслышно упали ночью на город, как падает осенью первый снег. (Только потом, много времени спустя, когда все уже совершилось, официант из закусочной "Парадиз", что стоит на самой окраине за последней городской бензоколонкой и последним мотелем, посылающим в темноту мигающий призыв, за стоянкой машин, которые даже при самом ярком свете дня, среди суеты бьющихся на ветру разноцветных флажков и вертушек, похожи на выпущенных в поле печальных балаганных лошадей, - этот официант, работавший тогда в ночную смену, вспомнил, что перед рассветом того дня, как в городе появиться афишам, к ним в закусочную заходил хромой и пил у них кофе.)

Несмотря на все старания, несколько афиш все-таки осталось висеть, дразня город смутным обещанием чуда. Их рвал и трепал ветер, жгло беспощадное сентябрьское солнце, секли нескончаемые осенние дожди, и красные буквы бледнели, расплывались и наконец стали совсем исчезать, словно они были написаны чем-то недолговечным и тленным, как людская кровь. Сначала было много разговоров: кто-то утверждал, что якобы видел такой прыжок, другие о нем будто бы слышали, - много споров, даже обличений - с кафедры наиболее ортодоксальных церквей, приравнивающих развлечение к греху, но время шло, выцветали краски афиш, и вместе с ними слабел интерес. Скоро не осталось почти никого, кто верил бы, что Стелла приедет к ним в город и совершит свой прыжок, никого, кто на это надеялся. Наверное, все это лишь шутка, решили люди, глупая, бессмысленная и жестокая.

А потом, уже в конце октября, холодным и серым, как мыльные помои, утром в город приехал крытый грузовик и остановился возле пустыря под голыми, гнущимися на ветру деревьями. Когда-то давно на пустыре устраивали раз в год ярмарку, здесь гремел оркестр, в воздухе разносились ароматы незнакомых блюд, весело скрипела карусель, вертелось колесо обозрения. Сейчас огромное поле было пусто. Сначала никто не обратил на грузовик внимания - старая, разбитая колымага, мало ли таких ездит мимо, - но часа через два возле машины появилась большая старая палатка военного образца, плохо натянутая, кособокая, раскоряченная, похожая на огромный серо-зеленый гриб.

И люди там тоже были - трое. Низенький хромой мужчина, - наверное, левая нога у него была деревянная, - с хитрым, как у бостонского терьера, грубым лицом в резких складках, с блестящими, словно пуговицы, темными глазами и гнилыми, торчащими в разные стороны зубами. Он был все время в страшном возбуждении и, казалось, чуть не падал с ног от усталости. Иногда он появлялся в городе, покупал какую-нибудь еду, сигареты, аспирин и комиксы, заходил в скобяную лавку и начинал рыться в ящиках, где лежали старые, ржавые гвозди, гайки, болты и скрепы - бог его знает, зачем они были ему нужны? - и все время бормотал что-то про себя, хрипло, еле слышно и невнятно. Потом была девочка, тоненькая, хрупкая, будто сделанная из просвечивающего насквозь фарфора, с огромными прозрачными глазами и длинными, ниже пояса, распущенными волосами, ухоженными и блестящими, словно поток новеньких медных монеток. Она всегда ходила в белых, без единого пятнышка, платьях, жестко накрахмаленных и безупречно выглаженных; женщины в городе не понимали, как девочкиной матери - или кем она ей там приходится - все это удается, живя в старой и, верно, протекающей палатке и давно отслужившем свой век армейском грузовике. Девочку звали Эйнджел - так, во всяком случае, называл ее мужчина. Она никогда не играла с детьми, которые собирались иногда после школы возле палатки, с любопытством ее разглядывали и кричали: "Эйнджел! Эйнджел!.." - пока не появлялся этот страшный хромой человек, грозя им метлой или лопатой, и тогда они с визгом и хохотом разбегались. Женщина тоже была очень странная - маленькая, некоторые говорили, почти карлица, - но кряжистая и ширококостная, как мужчина, с широкими плечами и бедрами и крепкими, мускулистыми ногами. Волосы у нее были выкрашены в огненно-рыжий цвет и подстрижены под горшок. Ей было на вид лет тридцать, а там кто знает - может быть, и гораздо больше, разве разберешь под таким грубым, ярким гримом: глаза резко подведены черным до самых висков, губы бордовые, словно в соке спелых вишен, а на щеках рдели два идеально круглых красных пятна, похожих на засушенные между страниц книги розы. Она никогда ни с кем не разговаривала, и, если к ней обращались, она только молча смотрела своими блестящими, ничего не выражающими глазами, и люди скоро догадались, что она немая. Это подтвердилось, когда кто-то увидел, как она разговаривает с хромым - при помощи рук, быстрых и легких, как крылья. Но когда она улыбалась - а улыбалась она почти все время, - она казалась красавицей.

Прошла неделя, как они приехали в город и обосновались на пустыре, а никто ни о чем так пока и не догадался. И вдруг в одно прекрасное утро люди увидели, что хромой выгрузил из машины гору досок, реек, планок, труб, мотков проволоки и постепенно перетаскивает все это к центру поля. К полудню он соорудил нечто напоминающее основание большой буровой вышки.

- Ха-ха-ха, нефть ищут!

Все весело смеялись этой шутке, а вечером несколько именитых граждан города подъехали в сопровождении полицейского к пустырю, вылезли из машины и не спеша направились туда, где возился хромой. Он не замечал приближающуюся группу. Обливаясь потом, он одержимо трудился над своей вышкой, мечась вокруг нее в нелепом, почти отталкивающем неистовстве, судорожно и торопливо, словно комический персонаж в немом кино. Он не бросил своей работы, даже не взглянул на подошедших, пока они не заговорили с ним.

- Интересно, что это вы тут делаете, а? - крикнул полицейский.

Хромой плюнул и бросил на землю тяжелый гаечный ключ.

- А что я тут могу делать, как вы думаете? - спросил он, и несколько человек засмеялось. - Вышку ставлю.

- Какую вышку?

- Как - какую? Для Стеллы. - Хромой сердито перевел дух.

- Раз она собирается прыгать, нужна вышка. Логично, правда?

- А, вот оно что. - Полицейский задумался. - Если вы хотите устраивать здесь представление, нужно сначала получить лицензию.

Хромой опустил голову и сразу поник и как будто съежился, словно проколотый мяч. Он что-то забормотал про себя, потом посмотрел на них, и они увидели в его глазах мутные, непроливающиеся слезы.

- Сколько стоит лицензия? - спросил он.

- Двадцать пять долларов.

- Она может и не прыгать, - сказал он. - Мы много чего умеем. Я врою в землю два столба, повешу трапецию, и Эйнджел покажет вам на ней такие чудеса, что вы только ахнете. На худой конец обойдемся и без трапеции, я просто влезу на грузовик и буду глотать шпаги и огонь, а Стелла и Эйнджел будут танцевать.

- Это безразлично, что вы собираетесь делать, для любого представления нужна лицензия.

Хромой пожал плечами и снова опустил голову.

- У вас что же, нет денег?

Он покачал головой, глядя в землю.

- Тогда и говорить не о чем, - отрезал полицейский. - Разбирайте свою башню - и скатертью дорога. По нашим законам...

- Подождите! - прервал его приехавший лавочник. - Вы ведь собираетесь продавать билеты, не так ли?

Хромой кивнул.

- Если этот ваш прыжок хорошенько разрекламировать, можно будет собрать не меньше тысячи зрителей, считая ребятишек. Сколько вы берете с человека?

Хромой наконец-то взглянул на них и улыбнулся своей болезненной, обнажающей кривые зубы улыбкой.

- Совсем мало - двадцать пять центов, - сказал он. - А билетов у нас сколько угодно, они напечатаны.

Лавочник быстро подсчитал что-то в уме.

- Хорошо. Вот что я могу вам предложить: я покупаю вам лицензию, а вы отдаете мне половину всего, что выручите.

- Половину? Вы с ума сошли! Это слишком много. Ради половины не стоит и прыгать. Вы не знаете, как это опасно.

- Ну что ж, я вас не неволю.

- А что вам меня неволить? Меня нужда неволит. Ладно, согласен.

- Тогда сделаем так. Мне в магазине помогает парнишка, я пришлю его вам. За сколько времени вы закончите все вдвоем?

Хромой вздохнул.

- Вдвоем? Думаю, завтра к вечеру.

К ним неслышно подошла женщина, держа за руку девочку в белом платьице, и остановилась в сторонке, улыбаясь своей удивительной улыбкой. Судя по всему, она совершенно не догадывалась, о чем идет речь. Но когда все вернулись к машинам и стали садиться, они увидели, что женщина стоит рядом с хромым и уже не улыбается, а он качает, бесконечно качает головой, и вдруг руки ее заметались, забились, как пойманные птицы, в тоске и гневе.

Назавтра к полудню вышка была готова - хрупкое, ненадежное сооружение, качающееся даже при самом слабом ветре, конечно, ниже той заоблачной башни среди птичьего хоровода на афише, но все-таки очень высокое, при одном взгляде на него замирало сердце. До самого верха шла веревочная лестница, а наверху была крошечная площадка с доской-трамплином для прыжка. Внизу на земле хромой установил огромный деревянный чан, и до самого вечера он с Женщиной и с мальчиком, которого прислал владелец магазина, носили туда ведрами воду из уличной колонки за полмили, пока он не наполнился до высоты хорошего мужского роста. Рядом с чаном стояла старая армейская канистра на двадцать литров с бензином. Вокруг хромой развесил на столбах гирлянды разноцветных лампочек и направил на площадку, с которой Стелла будет прыгать, два огромных прожектора; достал из машины маленький ломберный столик и отнес его туда, где от шоссе сворачивала к пустырю дорога, потом наклеил на стволы голых, облетевших деревьев, на фонарные столбы и на стенки своего грузовика афиши. Часам к пяти все было готово.

И вдруг погода переменилась. Подул северный ветер, начал моросить мелкий, холодный дождь. Мокрая вышка раскачивалась и скрипела. Женщина с девочкой не выходили из палатки. Хромой, закрывшись от дождя газетой, стоял с билетами у столика и ждал первых зрителей.

Когда уже почти стемнело, приехал лавочник. На поле вокруг вышки собралась большая - даже больше, чем они надеялись, - толпа в плащах и с зонтиками. Люди молча, терпеливо дожидались.

- Так, прекрасно, - сказал лавочник, - я вижу, у нас все в порядке, невзирая на погоду.

- У нас-то в порядке, - ответил хромой, - только она не хочет прыгать.

- Как не хочет?

- При таком ветре это очень опасно.

- Зачем же вы тогда продавали билеты? Надо было думать раньше. Давайте показывайте им свое представление, а то тут может начаться такое, что я за последствия не ручаюсь.

- О, представление мы им обязательно покажем, мы никогда не обманываем зрителей. Я буду глотать шпаги. Сейчас что-нибудь сообразим.

- Нет, пусть она прыгает, - упрямо сказал владелец магазина. - Иначе вам предъявят обвинение в мошенничестве, и так просто вы от него не отделаетесь.

Хромой и лавочник вошли в палатку. Там горел фонарь, освещая странным красным светом разбросанную повсюду одежду, чемоданы, ящики, консервные банки, комиксы. На единственной раскладушке сидела женщина в своем купальном костюме из блесток, таком узком, что он, казалось, вот-вот на ней лопнет, и читала комикс. Рядом с ней, чистенькая и наглаженная, как всегда, не доставая ножками до полу, сидела девочка. Женщина была без грима; она не улыбнулась, когда они вошли. Даже обманный теплый свет фонаря с красными стеклами не мог замаскировать, как в палатке холодно, промозгло и неуютно. Пахло дешевой стряпней, потом, косметикой, сыростью.

- Скажите ей, пусть готовится прыгать, - сказал лавочник.

Хромой принялся быстро объяснять женщине что-то, она медленно повела руками, улыбнулась и покачала головой. Толпа снаружи дружно захлопала.

- Она говорит, это очень опасно. Всегда опасно, а сейчас, в такую ночь...

- Э, бросьте набивать цену, - прервал его лавочник. - Не такая уж это страсть, как вы расписываете. Она же не просто так прыгает, а с каким-нибудь фокусом.

Хромой покачал головой.

- Нет, сэр. Никакого фокуса мы не знаем. Это очень страшный прыжок. Она ненавидит его.

- Ненавидит?! Вот это мне нравится! Если она ненавидит прыгать, зачем вы тогда ездите по городам, расклеиваете свои афиши, строите вышки и продаете билеты? Объясните мне, пожалуйста.

- Кто-то же должен показывать этот прыжок людям. Не мы, так другие.

- О господи! - владелец магазина воздел руки к небу. - Ну вот что, друзья: если через пять минут вы не начнете свой номер, я всех вас засажу в тюрьму за жульничество, понятно?

Он отбросил полог и шагнул под холодный, пронизывающий дождь. Заплакала девочка, послышалось бормотание хромого, и вдруг раздался глухой жалобный стон - единственный звук, который умела издавать немая. Владелец магазина закурил. Полог снова поднялся, и мимо него пробежал хромой. Он включил мотор грузовика, и разноцветные лампочки вспыхнули. И в эту минуту появилась женщина - в огромном, на несколько размеров больше, мохнатом халате и резиновой купальной шапочке. Она подошла к подножию вышки, положила руку на перекладину веревочной лестницы и улыбнулась.

- Леди и джентльмены! - сказал хромой. - То, что вы сейчас увидите, противоречит всем законам природы и науки. Вы не поверите своим глазам. Это чудо двадцатого века. Женщина, которая стоит здесь перед вами, поднимется на вышку и с этой огромной высоты прыгнет в пылающий чан глубиной меньше двух метров. Вы спросите, как она это делает? Циркачи любят иногда рассказывать о своей работе всякую чепуху, что они-де учились у йогов, или у цыган, или у каких-нибудь кудесников, что все, что они делают, - это чудеса и заклинания, что им ведомы тайны Древнего Востока. Мы не знаем никаких тайн, у нас нет ничего, кроме искусства, того самого искусства, которое дается только трудом. Подняться на эту вышку и прыгнуть в пламя может каждый, у кого есть мужество и терпение. Встающая из огня с улыбкой на устах Стелла - живое доказательство того, что человеческим возможностям нет границ. Это наполнит ваши сердца радостью, заставит почувствовать счастье, что вы живете на свете.

- Кончай, пусть прыгает! - крикнул кто-то, и толпа разразилась хохотом и свистом.

- Больше я ничего вам говорить не буду, - спокойно продолжал хромой. - Скажу только одно: сейчас вы увидите подвиг. Итак, выступает известная всему миру акробатка Стелла!

Он тронул женщину за локоть. Та сбросила халат и, раскинув руки, предстала перед зрителями в своем сверкающем купальном костюме - мускулистая, бледная, некрасивая. Потом повернулась и начала медленно взбираться по веревочной лестнице. Лестница тяжело раскачивалась под ней; казалось, она вот-вот сорвется и упадет. Наконец она добралась до площадки на самом верху вышки и встала на колени, отдыхая, - даже снизу было видно, как трудно она дышит. Наконец она выпрямилась во весь рост, и хромой включил прожекторы. Женщина отвязала веревочную лестницу, и та медленным, ленивым кольцом упала на землю, словно мертвая змея. Толпа громко ахнула.

- Видите? - закричал хромой. - Видите? Теперь у нее только один выход - прыгать.

Он подбежал, ковыляя, к чану, схватил канистру и вылил бензин в воду. Потом поднял голову и махнул женщине рукой. Она ступила на доску-трамплин и посмотрела вниз. Вышка скрипела и шаталась на ветру, и женщина снизу казалась совсем крошечной. Она снова посмотрела вниз и сделала знак хромому. Он поджег бензин и боком отскочил от взметнувшегося с ревом пламени. И в это мгновение она поднялась на носки и прыгнула. Раскинув руки, стремительная и невесомая, она на миг застыла высоко в воздухе, словно пойманная слепящим светом двух прожекторов птица. Потом вдруг быстро сжалась и камнем упала в чан, выплеснув кверху сверкающий столб огня и воды.

Толпа замерла. Женщина показалась из воды, тяжело спрыгнула на траву и, подняв руки, снова повернулась перед зрителями, вся мокрая, но живая и невредимая. Потом подобрала халат и убежала в палатку. Хромой выключил гирлянды, заглушил мотор и тоже исчез в палатке. Люди начали расходиться, но несколько человек осталось стоять в темноте возле вышки и потухшего чана.

Когда владелец магазина вошел в палатку, мужчина, женщина и девочка сидели рядом на раскладушке и что-то ели из консервной банки. Красный фонарь стоял на полу возле их ног.

- И это все? - спросил он. - Все, что вы собирались показать людям?

Хромой кивнул, не переставая жевать.

- За двадцать-то пять центов можно увидеть и не такое короткое представление, вам не кажется?

- Нет, не кажется. Она могла разбиться насмерть. Для одного вечера этого вполне достаточно. Люди должны радоваться, что все кончилось.

Владелец магазина повернул голову к женщине. Она доставала что-то пальцами из банки, и вид у нее был совершенно счастливый и безмятежный. Его вдруг опалило сумасшедшее желание.

- Покажите им еще что-нибудь. Вы говорили, что умеете глотать шпаги. Вдруг люди станут жаловаться, что зря заплатили деньги!

- Нет, черт возьми! - сказал хромой. - Они получили за свои деньги все, что им причиталось. Больше мы ничего показывать не будем.

Лавочник еще долго убеждал и настаивал, но в конце концов забрал свою долю выручки и ушел. Скоро разошлись и последние зрители.

А на следующее утро и мужчина, и женщина, и девочка исчезли. Исчезла вышка, исчез грузовик, исчезла палатка, словно никогда их тут и не было. Остались только черные пятна на траве, куда выплеснулось из чана пламя, да несколько афиш, где все было совсем не так, как оказалось на самом деле. Но забыть то, что произошло на пустыре дождливым осенним вечером, люди не могли; воспоминание об этом долго преследовало их укором, словно не знающий покоя призрак. Священники продолжали обличать заезжих циркачей как явных пособников дьявола. Пьяницы, чудаки и фантазеры так расцветили и приукрасили легенду об огненном прыжке, что она сделалась похожей на старинный гобелен с героическим сюжетом, на фоне которого наша жизнь кажется ничтожной и жалкой. Дети не давали покоя взрослым, допытываясь, когда к ним опять приедет Стелла. Один старый мудрый калека рассудил, что они видели страшную вещь, хотя дьявол тут ни при чем: "Нельзя людям показывать такое. Теперь мы никогда не захотим смотреть обыкновенные чудеса, которые творят фокусники, канатные плясуны и наездники. Теперь нас может удивить только настоящее чудо".

И он в общем был прав, насколько может быть прав старый, мудрый человек, додумавшийся до чего-то один. Мог ли он знать, что одиноким, обездоленным женщинам становится легче жить после того, как они увидели этот прыжок? Мог ли он видеть, как счастливо они улыбаются во сне, бестрепетно бросаясь с захватывающей дух высоты в бурлящее пламенем озеро?