Филлис Боттом. Кусочек тюля (Перевод с английского Т. Луковниковой)

Марта любила чувствовать под ногами землю. В ее устойчивости было что-то успокаивающее. С нее не упадешь, она не перевернется, и вообще не о чем беспокоиться, кроме тех кратких мгновений, когда пересекаешь площадь Пигаль.

Разумеется, Марта Жирар вовсе не боялась балансировать в воздухе. Она никогда не стала бы одной из лучших акробаток Франции, если бы хоть раз в жизни испугалась высоты.

И никогда бы не довелось ей выступать в знаменитой цирковой труппе супругов Мартен, разъезжавшей по всей стране.

Акробатами были ее отец и дед, и, можно точно сказать, Марта начала учиться акробатическому искусству раньше, чем стала ходить, когда, лежа в бельевой корзине, глядела, как отец упражняется на параллельных брусьях. Тень его причудливо металась по стене, и тайны полета проникали ей в кровь, а когда она наконец подросла и сделала свои первые шаги, жизнь ее уже подчинялась неосознанному ритму.

Мать Марты не без причины тяготилась своим пребыванием на этой земле и постаралась покинуть ее как можно скорее, так что Марта росла в цирке среди тюленей, клоунов и пони, с собакой, которой нравилось, что ее наряжают быком и заставляют притворно бодать резвящегося матадора. Мамаша Мартен одинаково легко приняла и собаку и девочку в свою большую шумную семью, где с утра до вечера каждый старался отличиться перед другими, а жизнь состояла из репетиций перед представлениями и ссор после них.

Больше всего на свете Марте нравилось кувыркаться на мягком коричневом ковре в стороне от конских копыт и смотреть на артиста, который держал на носу столик с четырьмя бокалами по углам. Иногда Марте везло, и уставшая ассистентка разрешала ей подавать артисту сперва бокалы, а потом и. цветочную вазу, которую он ставил на середину стола.

А потом выезжал велосипедист; Марта глаз не могла оторвать от него, когда он мчался по гладкой арене на одном велосипеде и накручивал педали второго, поставленного торчком на переднее колесо, или катил на заднем колесе, подняв велосипед на дыбы. Он творил настоящие чудеса с этой старой машиной, которая чуть не разваливалась на части! Он превращал ее то в ковер-самолет, то в сверкающую молнию. Стальной велосипед становился в его руках податливым как воск.

В раннем детстве Марте казалось, что это сам велосипед обладает такой удивительной легкостью, но, когда она подросла, села в седло и сразу свалилась, ей стало ясно, что в самой машине пет ничего волшебного. Все дело в жестоком, дерзком, мучительном желании актера иметь успех у публики.

Но о жажде успеха Марта еще долгое время знала не больше, чем о велосипедах. Для нее жизнь была полна чудес, а чудеса остаются чудесами независимо от того, совершаются ли они с напряжением всех сил или творить их так же легко, как цирковой лошади взмахнуть хвостом.

С четырех лет отец начал приучать ее работать на турнике. Марте приходилось повторять упражнения снова и снова - так, что ручонки ее сводило от боли, а спину жгло, словно раскаленной проволокой. Когда же наконец отец гладил ее по головке и говорил: "Assez donc^*, умница!" - она чувствовала себя вполне вознагражденной.

^* (Довольно (франц.).)

В цирке было всего три женщины, но чего стоила одна мамаша Мартен! Ее и женщиной назвать было трудно! Настоящая гроза актеров, она железной рукой бралась за дела папаши Мартена, если ему требовалась помощь. Две другие дамы не представляли собой ничего примечательного, вечно думали лишь о себе и своих выступлениях.

Одна из них, в белом атласном наряде и белых сапогах, ездила на самой умной в мире лошади с таким видом, будто лошадь эта без нее ничего не стоит. Но папаша Мартен любил повторять:

- Женщину, которая захочет рядиться в белый атлас и ездить на подушечке, можно найти на любом углу. Но лошадь, которая умеет танцевать, чувствует ритм и раскланивается перед публикой, - вот ото поистине дар божий, да и то ее надо лет двадцать дрессировать!

Другая дама была еще менее примечательна и невыносимо уныла. Она искала утешения в джине, потому что своего номера она не имела и довольствовалась тем, что наряженная в костюм с серебристыми блестками, несколько раз подавала руку велосипедисту во время выступления.

Затем она одевала что-нибудь попроще и ассистировала жонглеру, державшему на носу столик.

- Собачья жизнь, - с горечью говорила она Марте. - Право, если бы мне не платили за то, что я поддерживаю этих мужчин, плохо бы им пришлось! Они без меня ничего не стоят, но кто этому поверит? Хотела бы я посмотреть, как они справятся без меня! Тогда публика поняла бы на конец, что к чему!

Потом Марта поступила в школу, но проучилась там недолго. Над ее головой разразилась гроза, олицетворяемая мамашей Мартен, и Марта вернулась в цирк, где все чаще и чаще ей приходилось учиться сохранять равновесие и придавать своему тонкому стройному телу гуттаперчевую упругость. В семь лет Марта впервые встала на проволоку. - Стоять на проволоке, - говорил ей отец, - так же просто, как на лестничной площадке; в этом все дело, vois-tu^*? Она не провалится, не рухнет, она всегда удержит тебя в воздухе! Ну а тогда зачем же с нее падать? Ведь у тебя ноги в порядке, правда? Щиколотки? Колени? В порядке! Так я и думал!

^* (Понимаешь? (франц.).)

"Может быть, тогда не в порядке голова?" - задавала она себе вопрос.

- А что должно быть в моей голове, папа?

- Mon enfant^*, слушай меня внимательно - ни-че-го! В голове не должно быть ничего, кроме смелости!

^* (Дитя мое (франц.).)

Мамаша Мартен слышала это, но все же настаивала на сетке.

- Ребенок есть ребенок! - втолковывала она папаше Мартену. - Что будет, если она посмотрит вниз? Шею ломают только один раз!

- Да но станет она смотреть вниз - не такая это девочка! - ворчал папаша Мартен.

Но все же он натягивал сетку до тех пор, пока однажды отец Марты не сказал ему очень серьезно:

- Вы расстроите ей нервы, mon pere!^* Вы не хуже меня знаете, что единственный способ сберечь шею - это рассчитывать только на себя! Папаша Мартен согласился, и однажды, когда мамаша Мартен стряпала какое-то лакомое блюдо, поглотившее все ее внимание, он убрал сетку, и Марта осталась наедине с высотой.

^* (Папаша! (франц.).)

Вот с этой минуты она и полюбила землю под ногами, но никогда никому она не рассказывала о своей постыдной страсти.

С четырнадцати лет Марта начала выступать с отцом.

Тогда же она узнала еще кое-что о жажде успеха, но немного, потому что работала не столько она сама, сколько ее отец.

Когда Марта отталкивала от себя трапецию и бросалась навстречу трапеции, посланной отцом, она знала, что обязательно с ней встретится. Отец готов был отдать за Марту всю кровь, до последней капли. Он не хвалил ее, не бранил, не требовал от нее больше, чем она могла сделать. Но он всегда первым оказывался наверху, спокойно и ровно считал ей, и Марте оставалось только вовремя действовать. Если ей требовалась поддержка, толчок или мгновенное прикосновение, которые обеспечивали безопасность, она неизменно получала их.

Когда Марта подросла, отец научил ее считать самостоятельно. Его трапеция теперь находилась дальше от нее. Воздушная пропасть разделила их.

Но Марта должна была только равномерно считать, и тогда ноги, руки и все ее гибкое тело двигалось слаженно на счет, которому она научила его подчиняться. Отец делал свою работу, но Марта чувствовала, что одновременно он делает и ее работу - он следил за каждым ее движением.

В конце номера отец давал последнюю команду. Веревочная лестница оказывалась рядом, и Марта спускалась на арену, а целое море лиц и шквал звуков приветствовали ее снизу.

Марта помнила, что, пока она не окажется внизу, лица эти не имеют для нее значения. Она не должна слышать аплодисменты, пока не встанет на коричневый ковер, разгоряченная и улыбающаяся. Тогда она могла раскланиваться, посылать воздушные поцелуи и принимать проявления восторга. Но никакие аплодисменты не могли сравниться с ощущением устойчивого коричневого ковра под ногами. На время выступления натягивали сетку, но не для Марты, а ради спокойствия публики.

- Знавал я одного человека, - рассказывал ей отец, - который упал в сетку и задохнулся, запутавшись в ней, но никогда не слышал, чтобы кто-нибудь упал из-за того, что сетки не было!

В холодный январский день (Марте уже исполнилось шестнадцать) отец сильно простудился и тяжело заболел - в бреду он пытался удержаться на невидимой проволоке - его забрали в больницу, и отца не стало.

Марта увидела его перед смертью. Задыхаясь, он прерывисто прошептал ей:

- Никакая беда не случится с тобой, если ты не будешь бояться, если сама не накличешь беду!

А потом с ним случилась беда. Но так как Марта знала, что он ничего не боялся, то предположила, что он сам накликал ее. Ему было сорок, а какая жизнь у акробата после сорока лет?!

Долго Марта видеть не могла трапеции.

Папаше Мартену пришлось взять двух новых артистов для работы на трапеции, но успеха они не имели.

Он по-прежнему платил Марте, потому что весь день она проводила в цирке: помогала мамаше Мартен поддерживать порядок, кормила зверей, готовила, чинила одежду, улаживала ссоры, носилась по поручениям, как крылатый Меркурий.

- Все это хорошо, - сказала однажды мамаша Мартен, - но у малышки есть талант. Что-то надо придумать.

В то время они давали представления в Марселе. Папаша Мартен почесал затылок, поворчал и отправился в кафе "Каннебьер", где всегда можно было найти кого угодно - от алжирских акробатов до розово-белых английских гардемаринов - и где представители почти всех профессий, включая убийц и даже одного-двух святых, слонялись, готовые взяться за любую работу.

Папаша Мартен вернулся к dejeuner^* с гладко выбритым молодым человеком, своей вкрадчивостью напоминавшим кота.

^* (Завтрак (франц.).)

- Марта, - сказал он, - познакомься с Жаком Бейли - теперь он будет твоим партнером. Сегодня же начинай репетировать, в воскресенье ты с ним снова выступаешь.

Марта, которая в этот момент разливала акробатам ужасное алжирское варево, засмотрелась на молодого человека и обожгла пальцы о горячую тарелку. Жак был невысокого роста, но с гибкой, ладно скроенной фигурой, и она с первого взгляда поняла, что перед ней истинный акробат.

Взгляды их встретились, и он поспешно отвел глаза.

Марта предпочитала людей с ясным и прямым взглядом. У ее отца глаза были голубые и безмятежные, как летнее небо, они никогда не лгали. А эти бархатистые, бегающие глазки загадочны и коварны; такой партнер вряд ли будет рисковать собой ради тебя под куполом цирка.

И все-таки Жак - прекрасный акробат, знаменит, и публика его любит.

К счастью, Марта не успела потерять спортивную форму за последние полгода, так как не пропускала ни одной возможности потренироваться дома на турнике утром и вечером. Она понимала, что значит для акробата потерять гибкость тренированных мышц! Когда она представляла себя на трапеции без отца, у нее сжималось сердце, но даже это не могло заставить ее сделать такую betise^*, как пренебречь тренировкой!

^* (Глупость (франц.).)

Жак предложил Марте новый большой номер - нечто, как он объяснил, более легкое и в то же время более интересное, чем все, что она делала до сих пор. В этом номере должна быть лестница, вращающаяся вокруг стальной перекладины. Марта стоит на середине лестницы и удерживает ее в равновесии, а Жак раскачивается на трапеции, подвешенной к лестнице. Он качается на руках, потом убирает одну руку и, наконец, держится только зубами с помощью зубника, который он приладит во время выступления, пока Марта будет продолжать удерживать лестницу в равновесии и считать ему.

Потом он взбирается на лестницу, проскальзывает между перекладинами на одном ее конце, а Марта - на другом, и они несутся как кометы, надежно укрытые перекладинами.

- Видишь, все очень просто, - любезно объяснял Жак. - Счет, равновесие, немного тренировки - так же легко, как приготовить вкусный обед!

И он послал мимолетную обворожительную улыбку мамаше Мартен, которая довольно холодно взглянула на него поверх тарелки и сухо произнесла:

- Вы полагаете, что готовить легко, не так ли, молодой человек? В таком случае я не берусь готовить вам обеды!

Как только большая семья мамаши Мартен, закончив завтрак, начала ссориться из-за сигарет, Жак увел Марту в цирк и показал ей вращающуюся лестницу.

Марту взволновали слова Жака о том, что от ее умения держать равновесие на этих длинных тонких качелях зависит его безопасность.

Вскоре она убежала переодеться в трико телесного цвета и короткую тюлевую юбочку с блестками, и Жак стал учить ее уравновешивать его вес на трапеции со всеми изменениями, соответствующими каждому его движению. Они тренировались целыми днями, делая краткие перерывы, чтобы умыться и дать отдых ноющим мышцам.

Если на арене шло представление, они отправлялись к Марте в мансарду и тренировались там.

В воскресенье Марта уже могла выступить, го это был трудный номер, требовавший хладнокровия, сообразительности и постоянного напряжения всех ее сил. Пока Марта выступала с отцом, она даже не задумывалась, есть ли у нее эти качества. Вся тяжесть номера ложилась на плечи отца, а Марта, не задумываясь, выполняла свою программу.

Но этот молодой человек требовал от нее самостоятельности. Никакой помощи от него она не получала.

В их номере Марта не могла предусмотреть всего. Жак был осторожен и умен, но вес его менялся от выступления к выступлению. Он мог двигаться чуть медленнее обычного, или дольше прилаживать зубник, или во избежание риска быстрее обычного возвратиться на лестницу. Все эти небольшие изменения веса и времени Марта должна была учитывать. Их благополучие зависело от гибкости ее ума и тела. Номер висел на волоске. Если Марта переместится слишком далеко в сторону Жака, Жак не сможет вернуться. Если же она перенесёт тяжесть своего тела слишком далеко назад, лестница перевернется вместе с ней.

Разумеется, можно было падать сколько угодно, пока они тренировались на небольшой высоте. Сами по себе легкие падения на мягкий коричневый ковер даже вселяли уверенность. На этих ошибках они учились дерзать безнаказанно. Но на высоте, под куполом цирка, ошибаться нельзя. Там все должно идти абсолютно точно, как хорошие часы!

Марта иногда задумывалась: а знает ли папаша Мартен, как опасен новый номер? Но спрашивать ей не хотелось. Жак знал, что, когда висишь на зубнике, опасения тех, кто находится в сравнительной безопасности, стоя на ногах, не вызывают сочувствия. К тому же Жак и не отличался отзывчивостью и добротой. Во время репетиций он разговаривал с Мартой очень грубо.

Однажды он пошел с ней в "Каннебьер". По его хмурому виду Марта решила, что он опять собрался ругать ее, и сердце у нее заныло. Когда Жак выговаривал ей со злостью, у нее появлялось такое же ощущение, как во время выступления без сетки.

Однако на этот раз он не ругал ее; в углу большого кафе он положил ей на плечо руку и процедил сквозь зубы, как бы против воли:

- Марта, je t'aime!^*

^* (Я люблю тебя! (франц.).)

Ну конечно, Марта понимала, что означает такое признание. Прожить семнадцать лет в цирковой труппе - и не разбираться в таких вещах!

Не отвечая, Марта заглянула в его бегающие глаза. Они были беспокойные и злые, возбужденные и как будто голодные.

Она переминалась с ноги на ногу, пока его стальные пальцы сжимали ей плечо, и пыталась понять выражение его глаз.

- Alors!^* - сказала наконец она и засмеялась, потому что девушки в их квартале всегда отвечали "alors!" и смеялись, когда молодые люди говорили им "je t'aime!".

^* (Ну и что! (франц.).)

- Я пойду с тобой потом, ночью, в твою комнату, - почти мрачно продолжал Жак, - и останусь с тобой - понятно?

Теперь Марта не смеялась: предложение оказалось серьезным. Жак собирался не только провести с ней ночь, а остаться жить с ней - стать ее постоянным любовником.

Такого с Мартой еще не случалось. Она легко могла бы завести любовника, но почему-то жила одна.

Смогут ли они работать вместе в таком трудном номере, если она ему откажет? Нельзя выступать на трапеции с партнером, который таит на тебя обиду.

А кроме того, Марта чувствовала, что было бы стыдно отказать прекрасному акробату в таком пустяке, как любовь!

К тому же Жак может вообразить, что она невинна и ничего не знает о жизни, а когда вам семнадцать, можно ли мириться с мыслью, что вас считают невинной? И после долгой паузы она сказала:

- Tiens!^* Я хочу купить что-нибудь на ужин.

^* (Послушай! (франц.).)

А Жак ответил:

- Ну что ж, я пойду с тобой!

Они купили сыра, салата, редиса, яиц, пирожных с кремом и апельсинов - великолепный ужин; с ворохом пакетов и бутылкой вина в руках они поднялись по бесчисленным лестницам, ведущим во временное жилище Марты.

Внизу под ними в мягких сумерках светились огни Марселя, как глаза дружелюбных зверей, а в мансарде разливался горячий и сладкий запах герани, как будто цветы на подоконнике хранили солнечное тепло.

Они ели и пили, смеялись и спали, а утром вернулись в цирк.

После этой ночи Марте стало легче работать с Жаком. Так или иначе, она всегда знала, что сделает Жак в следующую минуту. Это знание давалось ей без труда. Ее жизнь напоминала ритмический танец, который она видела в детстве на стене.

Но Жак, казалось, совсем не изменился. Часто он точно так же раздражался, а в его глазах таилось странное выражение - недоброжелательность, что-то почти похожее на зависть, которое Марта не понимала.

Папаша Мартен был ими доволен и стал платить им больше. В цирке на их долю выпадал самый большой успех; только клоун с мировой известностью, который как-то приехал к ним погостить, затмил их на время.

Однажды этот великий гений соизволил заговорить с Мартой. Он сказал ей:

- Хотел бы я посмотреть на птичку, которая могла бы научить тебя чему-нибудь!

Жак сердился, когда ему повторяли слова знаменитого клоуна о Марте, потому что о Жаке он не сказал ничего. А ведь Жак мог висеть на трапеции, держась одними зубами, и вообще был единственным человеком во Франции, а может быть, и во всем мире, который выполнял такой трюк.

На следующий день Жак подошел к Марте и сказал:

- Марта, будем выступать без сетки. Я уже предупредил папашу Мартена. Такие вещи устарели. Зрители не получают удовольствия. Им нужны острые ощущения. До моего прихода сюда я никогда не видел, чтобы пользовались сеткой помимо тренировок. Если выступать с сеткой, то, собственно говоря, чем я лучше какого-нибудь молодого человека, поднимающегося по лестнице метро?

Марте вдруг стало нехорошо, ее залихорадило, но, конечно, она согласилась, Не могла же она допустить, чтобы Жак чувствовал себя не лучше молодого человека, поднимающегося по лестнице метро.

Мамаша Мартен очень рассердилась, узнав, что сетку решили убрать.

- Это все прихоти этого молодца, - сказала она Марте. - Если ты не хочешь, можешь не соглашаться. Папаша Мартен тебя поддержит.

Но Марта уже согласилась, потому что, приняв мужчину в сердце, нельзя не принять его малейшей прихоти.

Теперь представления давались ежедневно, а по воскресеньям, четвергам и субботам - по два представления; на следующей неделе они покидали Марсель.

Теперь Марта тщательнее обычного натирала подошвы своих мягких туфель канифолью и делала более глубокий вздох перед подъемом по веревочной лестнице. Немного дольше, чем раньше, стояла она, прямая и стройная, успокаивая неустойчивую лестницу, прежде чем пригнуться для равновесия и пропустить Жака к трапеции.

Даже Жак двигался теперь медленнее, выполняя элементы своей опасной программы с изящной и обдуманной плавностью, пока Марта своим ровным счетом оберегала его и себя от опасностей; а под ними царила безмолвная пустота.

Теперь, оказавшись внизу, Марта больше прежнего любила землю.

Но кое-что она любила еще больше, чем землю, даже больше, чем жизнь.

Когда Жак сжимал ее в горячих объятиях, Марта отдавалась ему вся без остатка.

Об этой страсти Марта тоже никому не говорила. Были ночи, когда Жак не возвращался в мансарду; от этого Марта не переставала принадлежать ему, зато Жак принадлежал ей уже меньше.

Однажды, когда Марта находилась в стойле самого маленького и самого избалованного пони размером чуть больше собаки, которого она холила и ласкала с момента его появления, она услышала два мужских голоса. Должно быть, они, подумала Марта, облокотились спинами на загородку стойла; один из них был Жак, другой - велосипедист.

- Не понимаю, - говорил Адольф, велосипедист, - как ты терпишь, что эта девчонка все время рядом с тобой, принимает твои аплодисменты; никогда не разберешь, кого из вас ими награждают! Тебя, за твой номер - а любому ясно, что ты в нем главный, - или ее за такое глупейшее простое балансирование! К тому же, уверяю тебя, с полной женщиной тебе будет безопаснее. Марта чересчур худа! Тьфу! Я вообще не стал бы выступать в паре. Моя-то девчонка - пустое место, всякому известно. Мне одному достаются все аплодисменты.

- Все дело в этом куске тюля вокруг ее талии, - беспощадно согласился Жак. - Зрители полагают, девчонка уже тем умнее мужчины, что носит юбку. Разве она могла бы выполнить то, что делаю я, - смешно от одной мысли! А вот я с одной рукой мог бы справиться с ее работой!

- Для тебя это было бы сущим пустяком, - сочувственно ответил Адольф. - Но кто об этом знает? Грок ведь не знал этого, когда сказал Марте: "Хотел бы я посмотреть на птичку, которая могла бы научить тебя чему-нибудь!" Люди чересчур высоко ценят Грока, я всегда говорил! Мы могли бы делать то, что он, если бы нам это раньше пришло в голову!

Жак выругался, а потом продолжал в том же тоне:

- Эта крошка слишком глупа! Представь себе, мне пришлось сделать ее своей любовницей, прежде чем я вообще смог с ней работать! Она мне мешала, потому что у меня уже была одна, и очень хорошенькая, к тому же я никогда особенно не увлекался женщинами.

- А я, - сказал велосипедист, - вообще их терпеть не могу.

И он стал долго и подробно объяснять, почему и что он предпочитает вместо.

Но Марта уже ничего не слышала о наклонностях велосипедиста, потому что уткнулась головой в шею Бобби, там, где грива росла гуще.

Бобби терпел сколько мог, потом он замотал маленькой головкой и нетерпеливо забил копытом: ему не нравилось, что на него навалилось дрожащее тело девушки, да и кому это могло понравиться.

Постепенно собеседники удалились от стойла Бобби, и послышался голос папаши Мартена:

- Марта! Марта! Черт возьми, куда делась девчонка? Ей пора на выход!

Только тогда Марта вышла из стойла Бобби и побежала в свою комнату. Она надела розовое трико и обернула талию кусочком тюля. Пальцы плохо слушались ее, когда она застегивала юбочку, но она не забыла, как обычно, тщательно натереть канифолью белые туфли из тонкой кожи.

Как обычно, по воскресеньям цирк был полон, правда, не настолько, чтобы не нашлось свободного места.

Марта выбежала на арену, не взглянув на окружавшую ее стену добрых глаз. Зрители... Да, они смотрят на нее. Они платили за это деньги, но не они интересуют ее.

Перед ней раскачивается веревочная лестница - ее работа.

Не глядя на бегущего рядом Жака, она видела его красивую, стройную, как у мальчика, фигуру, его гибкое и сильное тело.

Странно, это тело, которое настолько сливалось в объятиях с ее телом, что она не могла различить биение своего сердца, больше ей не принадлежало! Она мешает ему, угрожает его успеху. Так вот что означал недоброжелательный взгляд его глаз.

Марта заскользила вверх по лестнице в обычном ровном темпе, но забыла сделать несколько глубоких вздохов, которые отец приучил ее делать перед подъемом. Сердце тяжело билось где-то в боку. На момент, когда она выпрямилась на лестнице-качалке, маленькое облако пеленой закрыло ей глаза. Как будто вокруг нее сгустился воздух. Но через секунду облачко рассеялось, и она начала считать.

Жак скользил за ней, как обычно, и, как обычно, по напряжению бедер и спины, она поняла, что он благополучно уселся на трапеции.

Трапеция еле заметно раскачивалась в воздухе.

Жак всегда медлил минуты две, чтобы расслабиться, прежде чем приступить к выполнению упражнений.

Вот он уже стоит. Одна рука отпустила веревки, и выплывает его тело, свисающее с трапеции; только ее осторожное балансирование позволит ему вернуться.

Марта считала медленно и спокойно. Она не должна думать, только считать. Через десять секунд он будет на лестнице живой и невредимый. Еще десять секунд... Что же это говорил велосипедист об аплодисментах: "Моя девчонка - пустое место!"? Ах! Ей нельзя думать! "Пять! Шесть! Семь!"

Она напрягла все тело для последнего усилия. Жак висел на зубнике. Теперь она должна держать его очень ровно, без толчка и паузы. "Восемь! Девять! Десять!" Опять ужасное облачко перед глазами. Поднимается... поднимается... Никогда еще ее тело так не болело; острая боль разрывала ей бок. Нет! Это просто Жак пролезал между перекладинами - его рука уже достает до веревочной лестницы. Теперь он в безопасности, что бы ни случилось.

Больше Марта не могла сдерживаться. Голова наполнилась странными мыслями. Она видела Жака, обернувшегося к ней, ей показалось, что он что-то крикнул. Руки ее нащупывали перекладины лестницы, нога соскользнула, но еще ничего не произошло. Казалось, время замерло. Мысли в ее голове проносились, как лошади на ринге, - по кругу, по кругу. Она снова увидела Бобби в стойле. Она видела миллионы лиц, запрокинутых к ней в ожидании; она услышала слова отца: "Никакая беда не случится с тобой, если ты не будешь бояться, если ты сама не накличешь беду!"

Так, значит, это и есть Страх - черный слепой колодец, в который она теперь падает? Ее упругое тело задохнулось в стремительном броске.

Она так и не узнала, что это земля ударила ее.

Жак не был виноват, да никто и не обвинял его. Алжирские акробаты, ожидавшие своего выхода, видели, как все произошло.

Марта сделала все, чтобы Жак оказался в безопасности, потом у нее соскользнула нога. Она была почти между перекладинами, но у нее не выдержали нервы. Она схватилась за проволоку. Ну вот так и бывает: как только вы начинаете хвататься за что попало - вы погибли!

Происшествие получило скандальную огласку, и, конечно, до конца сезона опять стали натягивать сетку.

И все же старый папаша Мартен поступил несправедливо с Жаком, уволив его из цирка сразу после случившегося только потому, что велосипедист заявил, будто Жак хотел этого несчастья! Все знали, что Адольф готов очернить любого, кто пользуется большим успехом, чем он.

На самом деле на его увольнении настояла мамаша Мартен. Это она сказала папаше Мартену, глядя на маленький комок розового тюля и блесток:

- Пусть Жак убирается!

Папаша Мартен запротестовал:

- Голубка моя, - сказал он, - не его вина, что малышка упала! Он имел право остаться в живых!

- Этот-то имел право, - угрюмо повторила мамаша Мартен, - пока Марта была жива... несомненно, он пользовался своими правами! Но теперь, когда она мертва... у малышки есть свои права!